– С ума сошел. – Я недоуменно осекся. – А ведь верно – подымаемся.
Толька отрицательно мотнул головой:
– Теперь падаем.
Мы по-разному воспринимали движение. Почему, не знаю. Может быть, мой вестибулярный аппарат иначе устроен? Но размышлять было некогда. Нас швырнуло в лабораторный зал навстречу Зернову. И зал был не призрачный, а реальный, и Зернов тоже. Он подхватил меня под руку, кивнул Тольке и повел нас мимо огромных выпуклых экранов, похожих на телевизорные, на которых стереоскопически наглядно воспроизводились сложные цветовые формы – что-то напоминающее западноевропейский поп-арт. Я невольно, как говорится, разинул рот.
– Скорей! – рванул меня Зернов. – Не задерживайся!
– Не понимаю, – сказал я, кивнув на экраны.
– Как раз в этом ничего принципиально нового. Структура молекул, воспроизводимая пучками нейтронов. В Москве уже опыты делаются. Пошли.
– Почему спешка? – спросил я.
– Потому что он только что прошел над нами.
– Где?
– В третьей плоскости. Так мы его не догоним. Видишь, труба разветвляется?
Разветвления я не увидел – только в лиловом тумане змеились белые и желтые струи, тончайшие, будто лазерные световые пучки.
– Как в континууме, – сказал я.
– Нет, – отмахнулся Зернов, – там химический синтез, здесь – просто индикаторы.
Действительно, белые и желтые нити повернули в разные стороны, как бы приглашая нас последовать по тому или иному пути.
– Желтый – кратчайший, – сказал Зернов, – но он приводит к автосбрасывателю. Помнишь экран с надписью «дэйнджер!»? Дальше «прохода» нет – только телепортация. А поскольку телепортация блокирована, у него только один ход – назад!
– А белый?
– Белый – длиннее. Если он выберет белый, мы его перехватим. Но может выбрать и желтый – карты у него нет. Думаю, нам следует разделиться.
– А у тебя есть оружие? – спросил я.
Зернов растерянно улыбнулся.
– Возьму с собой Толю – у него пистолет.
– Стреляйте не раздумывая. Без гуманностей!
– Ай-ай-ай, Жан Маре преследует Фантомаса!
Это – Толька. Но я уже не видел его: я бежал в проходе, не отклоняясь от желтых струй. Та же труба, те же путаные, непонятные повороты. Мне показалось вдруг, что я взбираюсь по винтовой лестнице, догоняя мелькающего наверху человека. Вот он темной тенью возник надо мной справа, переместился влево, исчез в завитке невидимого винта и снова возник, повторяя движение по убегающей кверху спирали. Я ускорил шаг, но тень впереди даже не обернулась: в этом ракурсе, вероятно, я был невидим. Внезапно она исчезла. Куда? Я тотчас же понял это, когда меня швырнуло в знакомое замкнутое пространство с черно-желтым экраном. Знакомые буквы английской надписи вспыхивали и угасали:
ОПАСНОСТЬ! ОПАСНОСТЬ! ОПАСНОСТЬ!
Человек впереди меня замер: он знал это место и шагнул назад. Двигался он, несмотря на тучность, легко и неслышно, как зверь кошачьей породы.
– Бойл! – позвал я.
Он обернулся:
– Ано?!
От изумления он даже растерялся, чего с ним никогда не случалось. Любопытно, что ни он, ни я не схватились за оружие – это произошло позже, – а сейчас мысль об этом никому из нас не пришла в голову. И первые наши слова только обнаружили обоюдную неловкость.
– Я тебя искал, – почему-то сказал Бойл.
– Зачем? – Мне было совершенно неинтересно зачем, но я спросил.
А он ответил:
– Потому что ты изменил. Раньше я только догадывался. Теперь знаю.
Ну и пусть знает! Не все ли равно. Мы с ним явно не о том говорили.
– Вы не пройдете, Бойл, – сказал я.
Смешок в ответ.
– Через тебя, мой милый.
Я положил пальцы на спусковой крючок автомата. Он тоже.
– Ты не осмелишься выстрелить, Ано.
– Дуло вашего автомата опущено. Если оно шевельнется…
Дуло не шевельнулось. А Бойл сказал нарочито равнодушно:
– Зачем нам умирать обоим? Пропусти меня, и разойдемся… живыми.
Вспомнились слова из Толькиной песенки: «Первый успех… первым успеть… точно нажать курок». Но я медлил. Как трудно все-таки убить человека!
– А что ты хочешь? – вдруг спросил Бойл.
– Бросьте автомат и шагайте к выходу.
– Оглянись назад. Мы не одни.
– Старый трюк. Не двигайтесь – выстрелю.
– Я первым.
– Сомневаюсь, – сказал рядом знакомый голос.
Но я даже не повернул головы, не спуская глаз с руки Бойла, лежавшей на спусковом крючке. А у него почему-то задрожали губы, отвисла челюсть и разжавшиеся пальцы выпустили автомат, бесшумно коснувшийся пола. Я понял, почему так неслышны были наши шаги: пол или, вернее, плоскость под ногами поглощала все звуки.
– Вы были правы, комиссар, мы не одни, – сказал голос.
Я взглянул и увидел свое повторение с автоматом, так же прижатым к бедру. Анохин-бис в таком же полицейском мундире стоял в двух шагах от меня и улыбался. Бойлу, вероятно, показалось, что я раздвоился. Он закрыл лицо руками и снова отнял их.
– Неужели схожу с ума? – прошептал он.
– Вы кончите иначе, – сказал мой альтер эго, – отступайте спокойно, не оглядываясь. Вот так.
Бойл, как загипнотизированный, попятился назад, не отводя глаз от моего двойника.
– Еще, – сказал тот.
Бойл сделал еще шаг и исчез, словно провалился сквозь землю.
– Только не в землю, а в люк, – поправил меня мой спаситель. – Видишь, экран погас.
Экран действительно сплошь почернел, как аспидная доска. Ядовито-желтая надпись, предупреждавшая об опасности, исчезла.
– А он? – вырвалось у меня.
– Его уже нет, – сказал Анохин-второй. – Еще секунду назад это был сгусток атомной пыли. А сейчас и она рассеялась.
44. Возвращение
– Не очень научно, – объявил я.
– Приблизительно, – сказал он миролюбиво, – мы ведь не физики.
– Я думал, ты здесь кое-чему научился. Были шансы.
– А я не помню, чему я здесь научился. Я уже говорил тебе: не помню, – повторил он. – Сейчас я – это ты со всем объемом накопленной тобой информации. Я выиграл скачку в гандикапе, я поступил в полицию, я был комендантом Майн-Сити и сидел у телефона в повстанческом штабе. А что я делал в действительности, не знаю. Я даже не знаю, как меня зовут, есть ли у меня семья, чем занимаюсь, кого люблю и кого ненавижу.
