– Этого я не смогу объяснить вам даже по-английски. К тому же я не англичанин.
– Алло, мэм, – перебил Мартин, – зато я из Штатов. Знаете песенку: «Янки Дудль был в аду… Говорит: „Прохлада!“» Уверяю вас, мэм, в этом аду жарче.
Она рассмеялась:
– Что же мне делать с вами?
– Я бы промочил горло, – сказал Мартин.
– Идите за мной. В раздевалке никого нет, а швейцара я отпустила. Вам везет, мсье.
Мы прошли за ней в слабо освещенную раздевалку. Мне бросились в глаза немецкие военные плащи на вешалке и офицерские фуражки с высокими тульями. Сбоку находилась крохотная комната-чуланчик без окон, оклеенная страницами из киножурналов. Вмещала она только два стула и стол с толстой регистрационной книгой.
– У вас отель или ресторан? – спросил Мартин у женщины.
– Офицерское казино.
Я впервые взглянул ей в лицо и обмер. Даже не обмер, а онемел, остолбенел, превратился в подобие жены Лота. Она тотчас же насторожилась.
– Вы чему удивляетесь? Разве вы меня знаете?
Тут и Мартин сказал нечто. По-русски это прозвучало бы так: «Ну и ну… совсем интересно».
А я все молчал.
– Что все это значит, мсье? – удивленно спросила женщина.
– Ирина, – сказал я по-русски, – ничего не понимаю.
Почему Ирина здесь, в чужих снах, в платье сороковых годов?
– Боже мой, русский! – воскликнула она тоже по-русски.
– Как ты здесь очутилась?
– Ирэн – это моя подпольная кличка. Откуда вы ее знаете?
– Я не знаю никакой подпольной клички. Я не знаю, что у тебя она есть. Я знаю только то, что час назад мы с тобой ужинали в отеле «Омон» в Париже.
– Тут какое-то недоразумение, – сказала она отчужденно и холодно.
Я вскипел:
– Меня не узнала? Протри глаза.
– А кто вы такой?
Я не замечал ни этого «вы», ни платья сороковых годов, ни обстановки, воскрешенной чужими воспоминаниями.
– Кто-то из нас сошел с ума. Мы же с тобой приехали из Москвы. Неужели ты и это забыла? – Я уже начал заикаться.
– Когда приехали?
– Вчера.
– В каком году?
Тут я просто замер с открытым ртом. Что я мог ей ответить, если она смогла это спросить?
– Не удивляйся, Юри, – шепнул сзади Мартин: он ничего не понял, но догадался о причине моей взволнованности. – Это не она. Это оборотень.
Она все еще смотрела отчужденно то на меня, то на Мартина.
– Память будущего, – загадочно произнесла она. – Наверно, он думал об этом когда-нибудь. Может быть, даже встретил вас и ее. Похожа на меня? И зовут Ирина? Странно.
– Почему? – не выдержал я.
– У меня была дочь Ирина. В сороковом ей было около года. Ее увез в Москву Осовец. Еще до падения Парижа.
– Какой Осовец? Академик?
– Нет, просто ученый. Работал с Полем Ланжевеном.
Какая-то искорка вдруг прорезала тьму. Так иногда, ломая голову над, казалось, неразрешимой проблемой, вдруг видишь еще смутный, неопределенный, но уже гипнотизирующий тебя проблеск решения.
– А вы и ваш муж?
– Муж уехал с посольством в Виши. Поехал позже, уже один. Остановился у какой-то придорожной фермы – вода в радиаторе выкипела или просто пить захотелось, не знаю. А дороги уже бомбили. Ну и все. Прямое попадание… – Она грустно улыбнулась, но все-таки улыбнулась; видимо, уже привыкла. – Я потому так держусь, что меня именно такой воображает Этьен. На самом деле мне все это горше досталось.
Все совпадало. Осовец тогда еще не был академиком, но уже работал с Ланжевеном – об этом я знал. Очевидно, он и воспитал Ирину. От него она узнала и о матери. И о сходстве, наверно. Только при чем здесь портье из отеля?
Я не удержался и спросил об этом. Она невесело засмеялась:
– А я ведь его воображение. Он, наверное, думает сейчас обо мне. Был влюблен в меня без памяти. И все же предал.
Я вспомнил слова Ланге: «Он предал даже самую дорогую для него женщину, в которую был безнадежно влюблен». Он так хотел предать! Значит, это было до нашей встречи с гестаповцами. Значит, у времени в этой жизни совсем другая система отсчета. Оно перемешано, как карты в колоде.
– Может, вы проголодались? – вдруг спросила она совсем по-человечески.
– Я бы выпил чего-нибудь, – сказал Мартин, догадавшись, о чем идет речь.
Она кивнула, чуть зажмурив глаза, совсем как Ирина, и улыбнулась. Даже улыбки у них были похожи.
– Подождите меня, никто сюда не придет. Ну а если… Оружия у вас нет, конечно. – Она сдвинула какую-то планку под брюхом стола и достала ручную гранату и небольшой плоский браунинг. – Не игрушка, не смейтесь. Отличный и точный бой. Особенно на близком расстоянии.
И ушла. Я взял браунинг, Мартин – гранату.
– Это мать Ирины, – сказал я.
– Час от часу не легче. Откуда она взялась?
– Говорит, Этьен ее выдумал. Была с ним в Сопротивлении во время войны.
– Еще один оборотень, – сказал Мартин и сплюнул. – Всех бы их этой гранатой. – Он хлопнул себя по карману.
– Не горячись. Их же людьми сделали. Люди, а не куклы. Сэнд-Сити не повторяется.
– «Люди»! – зло передразнил Мартин. – Они знают, что повторяют чью-то жизнь, даже будущее знают… тех, чью жизнь повторяют. Ты «Дракулу» видел? Фильм такой есть о вампирах. Днем мертвые, ночью живые. От зари до зари. Вот тебе и люди. Боюсь, что после такой ночки смирительную рубашку наденут. Если, конечно, здесь не пристукнут. Интересно, что тогда скажут газетчики? Убиты гостями из прошлого господина Ланге. Призраки с автоматами. Или как?..
– Не гуди, – оборвал я его, – а то услышат. Пока все еще не так плохо. У нас уже оружие есть. Поживем – увидим, как говорят по-русски.
Вошла Ирина. Я не узнал ее имени и мысленно по-прежнему называл Ириной.
– Нести сюда выпивку неудобно, – сказала она, – обратят внимание. Пойдемте в бар. Там все пьяны, и еще два гостя – не событие. Бармен предупрежден. Только пусть американец молчит, а на все вопросы отвечает по-французски: «Болит горло – говорить не могу». Вас как зовут? Мартин. Повторите, Мартин: «Болит горло – говорить не могу».
Мартин повторил несколько раз. Она поправила:
– Вот так. Теперь сойдет. Полчаса верных вам ничто не грозит. Через полчаса появится Ланге с минером и автоматчиками. Из бара ведет внутренняя лестница в верхнюю комнату, где играет в бридж генерал Бер. Под столом у него мина с часовым механизмом: через сорок пять минут здание взлетит на воздух.
– Мать честная! – воскликнул я по-русски. – Тогда надо тикать.
