– Вот и все, кажется.
– Ну, раз все, пойдем прощаться, – сказал Жилин.
Он взял у Юры невесомый чемодан, и они пошли по кольцевому коридору, мимо плавающих в воздухе десятикилограммовых гантелей, мимо душевой, мимо кухни, откуда пахло овсяной кашей, в кают-компанию. В кают-компании был только Юрковский. Он сидел за пустым столом, обхватив ладонями залысую голову, и перед ним лежал прижатый к столу зажимами одинокий чистый листок бумаги.
– Владимир Сергеевич, – сказал Юра.
Юрковский поднял голову.
– А, кадет, – сказал он, печально улыбаясь. – Что ж, давай прощаться.
Они пожали друг другу руки.
– Я вам очень благодарен, – сказал Юра.
– Ну-ну, – сказал Юрковский. – Что ты, брат, в самом деле. Ты же знаешь, я не хотел тебя брать. И напрасно не хотел. Что же тебе пожелать на прощание? Побольше работай, Юра. Работай руками, работай головой. В особенности не забывай работать головой. И помни, что настоящие люди – это те, кто много думает о многом. Не давай мозгам закиснуть. – Юрковский посмотрел на Юру со знакомым выражением, как будто ожидал, что Юра вот сейчас, немедленно, изменится к лучшему. – Ну, ступай.
Юра неловко поклонился и пошел из кают-компании. У дверей в рубку он оглянулся. Юрковский задумчиво смотрел ему вслед, но, кажется, уже не видел его. Юра поднялся в рубку. Михаил Антонович и Быков разговаривали возле пульта управления. Когда Юра вошел, они замолчали и посмотрели на него.
– Так, – сказал Быков. – Ты готов, Юрий. Иван, значит, ты его проводишь.
– До свидания, – сказал Юра. – Спасибо.
Быков молча протянул ему огромную ладонь.
– Большое вам спасибо, Алексей Петрович, – повторил Юра. – И вам, Михаил Антонович.
– Не за что, не за что, Юрик, – заговорил Михаил Антонович. – Счастливой тебе работы. Обязательно напиши мне письмецо. Адресок ты не потерял?
Юра молча похлопал себя по нагрудному карману.
– Ну вот и хорошо, ну вот и прекрасно. Напиши, а если захочешь – приезжай. Право же, как вернешься на Землю, так и приезжай. У нас весело. Много молодежи. Мемуары мои почитаешь.
Юра слабо улыбнулся.
– До свидания, – сказал он.
Михаил Антонович помахал ручкой, а Быков прогудел:
– Спокойной плазмы, стажер.
Юра и Жилин вышли из рубки. В последний раз открылась и закрылась за Юрой дверь кессона.
– Прощай, «Тахмасиб», – сказал Юра.
Они прошли по бесконечному коридору обсерватории, где было жарко, как в бане, и вышли на вторую доковую палубу. У раскрытого люка танкера сидел на маленькой бамбуковой скамеечке голенастый рыжий человек в расстегнутом кителе с золотыми пуговицами и в полосатых шортах. Глядясь в маленькое зеркальце, он расчесывал пятерней рыжие бакенбарды и, выпятив челюсть, дудел какой-то тирольский мотив. Увидев Юру и Жилина, он спрятал зеркальце в карман и встал.
– Капитан Корф? – сказал Жилин.
– Йа, – сказал рыжий.
– На «Кольцо-2», – сказал Жилин, – вы доставите вот этого товарища. Генеральный инспектор говорил с вами, не так ли?
– Йа, – сказал рыжий капитан Корф. – Отчень корошо. Багаж?
Жилин протянул ему чемодан.
– Йа, – сказал капитан Корф в третий раз.
– Ну, прощай, Юрка, – сказал Жилин. – Не вешай ты, пожалуйста, носа. Что за манера, в самом деле?
– Ничего я не вешаю, – сказал Юра печально.
– Я отлично знаю, почему ты вешаешь нос, – сказал Жилин. – Ты вообразил, что мы больше никогда не встретимся, и не замедлил сделать из этого трагедию. А трагедии никакой нет. Тебе еще сто лет встречаться с разными хорошими и плохими людьми. А можешь ты мне ответить на вопрос: чем один хороший человек отличается от другого хорошего человека?
– Не знаю, – сказал Юра со вздохом.
– Я тебе скажу, – сказал Жилин. – Ничем существенным не отличается. Вот завтра ты будешь со своими ребятами. Завтра все тебе будут завидовать, а ты будешь хвастаться. Мы, мол, с инспектором Юрковским… Расскажешь, как ты стрелял в пиявок на Марсе, как своими руками вот таким стулом изничтожил мистера Ричардсона на Бамберге, как спас синеглазую девушку от злодея Шершня. Про смерть-планетчиков ты тоже чего-нибудь наврешь.
– Да что вы, Ваня, – сказал Юра, слабо улыбаясь.
– Ну а почему же? Воображение у тебя живое. Могу себе представить, как ты споешь им балладу об одноногом Пришельце. Только учти. Честно говоря, там было два следа. Про второй след я не успел рассказать. Второй след был на потолке, в точности над первым. Не забудь. Ну, прощай.
– Ти-ла-ла-ла и-а! – тихонько завопил сзади капитан Корф.
– До свидания, Ваня, – сказал Юра. Он двумя руками пожал руку Жилина.
Жилин похлопал его по плечу, повернулся и вышел в коридор. Юра услышал, как в коридоре крикнули:
– Иван! Есть еще одна гипотеза! Там, в пещере, не было никакого Пришельца. Был только его ботинок.
Юра слабо улыбнулся.
– Ти-ла-ла-ла и-а! – распевал позади капитан Корф, расчесывая рыжие бакенбарды.
13
«Кольцо-1». Должен жить
– Володенька, подвинься немножко, – сказал Михаил Антонович. – А то я прямо в тебя локтем упираюсь. Если вдруг придется, скажем, делать вираж…
– Изволь, изволь, – сказал Юрковский. – Только мне, собственно, некуда. Удивительно тесно здесь. Кто строил эти… э-э… аппараты…
– А вот так… И хватит, и хватит, Володенька…
В космоскафе было очень тесно. Маленькая круглая ракета была рассчитана только на одного человека, но обычно в нее забирались по двое. Мало того, по правилам безопасности при работах над Кольцом экипажу надлежало быть в скафандрах с откинутым колпаком. Вдвоем, да еще в скафандрах, да еще с колпаками, висящими за спиной, в космоскафе было не повернуться. Михаилу Антоновичу досталось удобное кресло водителя с широкими мягкими ремнями, и он очень переживал, что другу Володеньке приходится корчиться где-то между чехлом регенератора и пультом бомбосбрасывателя.
Юрковский, прижимая лицо к нарамнику биноктара, время от времени щелкал затвором фотокамеры.
– Чуть-чуть притормози, Миша, – приговаривал он. – Так… остановись… Фу ты, до чего у них тут все неудобно устроено…
Михаил Антонович, с удовольствием покачивая штурвал, глядел, не отрываясь, на экран телепроектора. Космоскаф медленно плыл в двадцати пяти километрах от средней плоскости Кольца. Впереди исполинским мутно-желтым горбом громоздился водянистый Сатурн. Ниже, вправо и влево, на весь экран тянулось плоское сверкающее поле. Вдали оно заволакивалось зеленоватой дымкой, и казалось, что гигантская планета рассечена пополам. А под космоскафом проползало каменное крошево. Радужные россыпи угловатых обломков, мелкого щебня, блестящей искрящейся пыли. Иногда в этом крошеве возникали странные вращательные движения, и тогда Юрковский говорил: «Притормози, Михаил… Вот так…» – и несколько раз щелкал затвором. Эти неопределенные и непонятные движения привлекали особенное внимание Юрковского. Кольцо не было пригоршней камней, брошенных в мертвое инертное движение вокруг Сатурна; оно жило своей странной, непостижимой жизнью, и в закономерностях этой жизни еще предстояло разобраться. Михаил Антонович был счастлив. Он нежно сжимал податливые рукоятки штурвала, с наслаждением чувствуя, как мягко и послушно отзывается ракета на каждое движение его пальцев. Как это было прекрасно – вести корабль без киберштурмана, без всякой там электроники, бионики и кибернетики, надеяться только на себя, упиваться полной и безграничной уверенностью в себе и знать, что между тобой и кораблем – только этот мягкий удобный штурвал и не приходится привычным усилием воли подавлять в себе мысль, что у тебя под ногами клокочет хотя и усмиренная, но страшная сила, способная разнести в пыль целую планету. У Михаила Антоновича было богатое воображение, в душе он всегда был немножко ретроградом, и медлительный космоскаф с его слабосильными двигателями казался ему уютным и домашним по сравнению с фотонным чудовищем «Тахмасибом» и с другими такими же чудовищами, с которыми пришлось иметь дело Михаилу Антоновичу за двадцать пять лет штурманской работы.
