Гостиница была старая и порядком подзапущенная, «люкс для новобрачных» не отличался особыми удобствами, однако на размеры ванны жаловаться не приходилось. Джилл сразу же пошла наливать воду – и ничуть не удивилась, обнаружив, что раздеваться уже не надо. Как только очередной наряд начинал ей надоедать, Майк мгновенно отправлял его в никуда – зная, как любит Джилл ходить по магазинам, он подыгрывал этой ее слабости. Если бы не опасность вызвать у не слишком богатых товарищей подозрения, такое бы происходило ежедневно.
– Спасибо, милый! – крикнула Джилл. – Полезли в воду!
Майк успел уже то ли раздеться, то ли «исчезнуть» свою одежду, скорее первое, – для него посещение магазина было не развлечением, а лишней докукой. Он видел в одежде только нужную людям – но никак не ему самому – защиту от холода и ветра.
Они сели в ванну лицом друг к другу; Джилл сложила ладони лодочкой, зачерпнула воду, чуть тронула ее губами, а затем протянула Майку. Этим – совершенно излишним – ритуалом она напоминала ему и самой себе то, что не нуждалось ни в каких напоминаниях, что пребудет с ними до скончания веков.
– Там, в дороге, я подумала, – сказала Джилл, выплескивая воду из ладони в ванну, – какое смешное лицо было у того голого шерифа.
– Оно было смешное?
– До слез. Я чуть не расхохоталась в голос, только не хотелось привлекать лишнего внимания.
– Объясни мне, пожалуйста, почему? Я не понимаю, где здесь шутка.
– Н-ну… нет, не получится. Какой-нибудь анекдот – его объяснить можно, а тут совсем другое дело, тут слово «шутка» не годится.
– Я не грокаю, что он был смешным. – В голосе Майка слышалось недоумение. – В обоих этих мужчинах – и в шерифе, и в судье – я грокал одну только неправильность. Я точно знал, что убирать их нельзя, ты будешь сердиться, а то обязательно так бы и сделал.
– Милый ты мой Майк, – Джилл коснулась его щеки. – И совершенно правильно. То, что ты придумал, было гораздо лучше. Эти люди никогда не забудут случившегося, а в этом городке никого больше не арестуют за «оголение в общественном месте» – можно смело дать гарантию лет на пятьдесят. Поговорим лучше о другом. Мне очень жаль, что наш номер провалился. Ты же видел, сколько я билась над этой текстовкой – и так пробовала, и этак, – но ведь я-то тоже не шоумен.
– Нет, Джилл, это все я виноват. Правильно Тим говорит – не грокаю я лохов. Но поработать с карнавальщиками было очень полезно… Я грокаю, что теперь я грокаю лохов немного лучше, чем раньше.
– Не нужно называть их лохами – это карнавальщики так говорят, а мы уже не карнавальщики. Люди они, просто люди, а никакие не «лохи».
– Мне грокается, что они все-таки лохи.
– Да, милый, да, конечно, но говорить так невежливо.
– Я запомню.
– Ты уже решил, куда мы дальше?
– Нет. Когда время придет, я буду знать.
И верно, Майк всегда знал. С момента своего резкого, неожиданного перехода от послушания всем и вся к доминантности он день ото дня прибавлял в силе и уверенности. Робкий мальчик, которому было не под силу удержать на весу пепельницу и пресс-папье, повзрослел, окреп и теперь с легкостью поднимал в воздух далеко не субтильную девушку, занимаясь параллельно прочими делами. Создавалось впечатление, что его силы вообще безграничны. Вспомнить хотя бы тот случай, когда пустырь, любезно предоставленный горожанами карнавалу, превратился после дождя в болото, и в этом болоте увяз грузовик; двадцать мужиков его вытаскивали – и не смогли, а затем подошел Майк, уперся плечом, и застрявшее заднее колесо мгновенно выдернулось из грязи. Майк, конечно же, сделал вид, что имеет к тому самое малое отношение, так что никто ничего даже и не заподозрил.
А еще Джилл вспомнила, как он наконец грокнул, что неодушевленные предметы – в отличие от живых существ – можно «исчезать» безо всякой в них «неправильности». То, прежнее ограничение предназначалось только для детенышей, взрослый мог поступать по своему собственному гроканью. (Например – раздеть шерифа и судью. Или Джилл.)
Интересно, чего еще можно от него ждать? Как бы там ни было, беспокоиться особенно не о чем, Майк – человек умный и добрый.
– Майк, а вот было бы здорово, если бы здесь, в этой ванне, с нами были и Доркас, и Энн, и Мириам. Ну и, конечно, папа Джубал, и ребята, и… ну, вообще, вся семья!
– Ванны не хватит.
– Ничего, в тесноте, да не в обиде. В бассейне, конечно, просторнее. А когда мы снова их навестим? Джубал говорит, что соскучился без нас.
– Грокаю, что скоро.
– «Скоро» – по-марсиански? Или по-земному? Ладно, милый, это будет, когда ждание исполнится. К слову сказать, скоро – по-земному «скоро» – здесь будет тетушка Пэтти. Ты меня помоешь?
Джилл встала. Кусок мыла вылетел из мыльницы, быстро прошелся по всему ее телу и вернулся на место; еще секунда – и мыльная пленка вскипела пеной.
– Ой, ты что, щекотно же!
– Ополоснуть тебя?
– Не надо, лучше окунусь.
Джилл присела на корточки, поплескала на себя водой и снова встала.
– Ну вот, как раз вовремя.
Послышался стук в дверь, а затем – знакомый голос:
– Ребята? Вы как там, в приличном виде?
– Сейчас, Пэт! – крикнула Джилл, вылезая из ванны, и тут же обернулась к Майку: – Подсуши меня, пожалуйста.
Через мгновение даже ее ноги не оставляли на полу мокрых отпечатков.
– Милый, ты только не забудь одеться. Пэтти у нас – леди, не то что я.
– Я запомню.
27
Джилл торопливо накинула халат и бросилась в гостиную.
– Заходи, заходи. Мы тут купались, Майк сейчас оденется и выйдет. Сейчас я налью тебе первую, а вторую примешь прямо в ванной. В большой лохани, до краев наполненной горячей водой.
– Да, перед таким соблазном не устоишь – хотя я успела за это время не только Пышечке сказку на ночь рассказать, но и под душем ополоснуться. Только ты, Джилл, не подумай, я к вам не из-за ванны пришла, у меня просто сердце кровью обливается, что Тим вас прогнал.
– Да нет, все он правильно сделал, – откликнулась Джилл, возившаяся со стаканами и бутылками; гостиница была такой допотопной, что даже в «люксе для новобрачных» не было льда – за ним приходилось отправлять посыльного. – Номер у нас не слишком, дорабатывать надо. Но мы постараемся не терять вас из виду.
– И очень даже хороший номер. Добавить в него пару хохм, чтобы смеялись, и… Привет, Смитти!
Она протянула Майку обтянутую перчаткой руку. За пределами карнавала миссис Пайвонская неизменно надевала перчатки, плотные чулки и платье с глухим воротом, превращаясь таким образом в респектабельную вдову средних лет, бдительно следящую за своей фигурой – то есть фактически в самое себя.
