Видя, что врач напуган до полусмерти – и не без причины, – Джилл перешла в контрнаступление.
– Конечно же, доктор, я сделала вам одолжение, – произнесла она ледяным голосом. – Главная ответственность за пациентку лежит на вас. Однако вы передоверили ее мне, и я была вправе поступать так, как считала необходимым. Если это вызывает какие-то сомнения – хорошо, сходим к заведующему отделением и поговорим.
– Что? Нет, нет, давайте забудем.
– Нет, сэр. Я не люблю, когда мою компетентность ставят под сомнение. Как вам известно, старая и слабая пациентка может попросту задохнуться в водяной кровати. Я поступила по всем правилам. Я не из тех медсестер, которые готовы покорно сносить любые попреки врача. Давайте сходим к заведующему.
– Зачем это? Послушайте, мисс Бордман, я понимаю, что раскричался на вас совершенно напрасно, и готов извиниться.
– Хорошо, доктор, – сухо кивнула Джилл. – Вам нужно от меня что-нибудь еще?
– Как? Нет, большое спасибо, вы меня очень выручили. Только, знаете, не говорите, пожалуйста, об этом никому, ладно?
– Никому я ничего не собираюсь говорить.
Вот уж в этом-то ты можешь быть уверен! Только что же теперь делать? Господи, ну почему Бена нет в городе! Джилл вернулась к своему столу и притворилась, что изучает бумаги. Затем она вспомнила про злополучную кровать и позвонила на склад, а еще чуть позднее услала свою напарницу к тому самому пациенту, которому требовалась кровать с электроприводом, и попыталась собраться с мыслями.
Так где же все-таки Бен? Будь он в досягаемости, можно было бы отлучиться на пару минут, позвонить и переложить все тревоги и беспокойства на его широкие плечи. Но только Бен этот чертов шляется невесть где и – фактически – сам свалил на нее неприятную эту историю.
Шляется? Сомнение, которое Джилл изо всех сил старалась загнать куда-нибудь поглубже, в подсознание, все-таки вырвалось на поверхность. Бен не уехал бы из города, не сообщив ей, чем кончилась попытка увидеть Человека с Марса. Участница заговора, она имела полное право узнать – Бен всегда играл честно.
Джилл вспомнила его слова по дороге из Хагерстауна: «Если что-нибудь пойдет не так, ты будешь моим запасным козырем… так что, лапуля, если я вдруг исчезну – все в твоих руках, действуй сама».
Тогда она почти не обратила на это внимания – просто не поверила, что с Беном может что-нибудь случиться. А вот теперь – задумалась, продолжая машинально выполнять свою работу. В жизни каждого человека наступает момент, когда ему – или ей – нужно решать, поставить или нет на кон «жизнь, состояние и незапятнанную честь», не имея никакой уверенности в благополучном исходе. Те, кто уклоняется от этого выбора, – как малые дети, которые никогда не повзрослеют. В тот самый день – а если уж точнее, то в три часа сорок семь минут пополудни того самого дня – Джилл Бордман почти без колебаний приняла вызов судьбы, одновременно объясняя посетителю, что с собаками к больным нельзя ни в коем случае, даже если и удалось пробраться мимо дежурной в вестибюле. И даже если о свидании с любимым псом просит сам пациент.
Джилл ушла, и Человек с Марса снова сел в кресло. Он больше не читал книгу, а просто ждал, ждал «терпеливо» – выражение, не совсем подходящее, но в человеческих языках отсутствуют слова, которыми можно было бы описать отношение марсиан к жизни. Он сидел совершенно неподвижно, в тихой радости – ведь брат обещал вернуться. Он был готов ждать – вот так, ничего не делая, без единого движения – целые годы.
Смит не очень ясно представлял себе, сколько времени прошло с тех пор, как они с этим братом разделили воду, и дело не только в том, что пространство и время этого места странным образом искривлены, и даже не во все еще не грокнутых последовательностях звуков и видов. Культура его гнезда, и это самое главное, воспринимает время совершенно иначе, чем культура человеческая. И разница тут не в большей продолжительности жизни марсиан, а именно в ином отношении ко времени.
«Сейчас позднее, чем ты думаешь» – этого просто нельзя сказать по-марсиански, ровно как и «тише едешь – дальше будешь», хотя и по совершенно различным причинам: первая из этих фраз описывает ситуацию невозможную, даже невообразимую с марсианской точки зрения, в то время как вторая, с той же самой точки зрения, несет в себе не больше смысла, чем, скажем, обращенный к рыбам призыв купаться по утрам и вечерам. С другой стороны, фраза «Как было в начале, так ныне, и присно, и во веки веков» настолько близка марсианам по духу, что перевести ее гораздо легче, чем «дважды два четыре» (последнее, кстати сказать, для обитателей Марса далеко не самоочевидно).
Смит ждал.
Он не шелохнулся и тогда, когда вошел Браш. Браш понаблюдал некоторое время за окаменелой фигурой и удалился.
Услышав, как в скважину вставляется ключ, Смит вспомнил, что такой же звук предварял последний приход брата по воде; в расчете на повторение той же последовательности событий он ускорил свой метаболизм – и все равно был несказанно поражен, когда в комнату проскользнула Джилл; ему и в голову не приходило, что наружная дверь – тоже дверь. Мгновенно грокнув ситуацию, он отдался радостной полноте существования, наступающей исключительно в присутствии согнездников, братьев по воде и (при определенных обстоятельствах) – в присутствии Стариков.
Радость эта несколько притуплялась осознанием, что брат ее не разделяет. У кого-либо из прежних, марсианских братьев подобная нервная озабоченность могла бы свидетельствовать об одном: он совершил какую-то постыдную ошибку и готовится к скорому развоплощению, однако Смит успел уже усвоить, что эти другие, хотя и чем-то похожие на него создания, способны без особого риска для жизни переносить совершенно невероятные эмоции. Брат Махмуд переживал духовную агонию по пять раз на дню и не только не умирал, но и, похоже, относился к этим мукам как к чему-то полезному, необходимому. С братом капитаном ван Тромпом случались совершенно непредсказуемые спазматические приступы, любой из которых – по марсианским понятиям – должен был бы привести к немедленной утрате телесности, однако и этот брат пребывает, насколько известно Смиту, во плоти.
Поэтому Смит не испугался возбужденного состояния брата.
Джилл сунула ему какой-то сверток.
– Вот, надень все это, и поскорее.
Смит принял сверток и замер в нерешительности.
– О господи ты мой! – сокрушенно воскликнула, глядя на него, Джилл. – Ну ладно, раздевайся, я тебе помогу.
И раздевать его и одевать пришлось ей. На Смите были больничная пижама, купальный халат и шлепанцы; так его одели, не дожидаясь просьбы и не спрашивая согласия. Он научился уже справляться со всем этим хозяйством, но очень медленно и неловко; Джилл раздела его буквально в секунду. Никакая несвоевременная стыдливость их не задерживала – Смит вообще не знал, что это такое, а Джилл проработала медсестрой не один уже год. Наибольший восторг Смита вызвали тонкие псевдошкурки для ног; не давая ему времени вдосталь повосхищаться чулками, Джилл, за неимением пояса с подвязками, закрепила их лейкопластырем. Она одевала Человека с Марса в форму больничной медсестры – не свою, а позаимствованную у подружки повыше ростом, якобы для кузины, которой сегодня идти на карнавал. Пелерина скрывала наиболее очевидные признаки пола (вернее – их отсутствие) – во всяком случае, Джилл на это надеялась. Труднее оказалось с туфлями, они были сильно не по ноге, а Смит и босиком-то ходил с большим трудом.
