– Мириам. – Доркас отложила свое вышивание и встала.
– Никогда не понимал, каким образом эти девицы разбираются, кто что когда будет делать.
– Да откуда же тебе, начальник, это понимать? Сам-то ты никогда ничего не делаешь. А вот чтобы обед пропустить, – Доркас похлопала Джубала по брюху, – такого за тобой еще не замечалось.
Прозвучал гонг, и они отправились в столовую. Надо думать, готовили в этом доме с помощью всевозможных модерных исхищрений, во всяком случае Мириам ничуть не напоминала только что вырвавшуюся из кухни повариху; царственная и прекрасная, она восседала во главе стола. Откуда-то появился еще один парень, чуть постарше Ларри и откликавшийся на имя Дюк; он обращался с Джилл так, словно она всю жизнь жила в этом доме. Еще двоих, пожилую супружескую пару, ей и вовсе представлять не стали – они сели за стол, как в ресторане, поели и ушли, ни с кем не обменявшись ни словом.
Все остальные непринужденно болтали. Подавали еду механизмы (не андроидные, без всяких фокусов), которыми управляла все та же Мириам. Пища оказалась великолепной и – насколько могла судить Джилл – без малейшей примеси синтетики.
Харшоу капризничал, жаловался, что нож тупой, мясо жесткое и что Мириам кормит народ вчерашними объедками. Джилл чувствовала себя неловко и очень жалела Мириам, но остальные присутствующие не обращали на гневные вопли хозяина дома никакого внимания. После очередной его филиппики Энн отложила вилку.
– Он опять вспомнил, как готовила его мама, – констатировала она.
– Он, похоже, считает, что снова стал начальником, – поддержала ее Доркас.
– Сколько там дней прошло?
– Да вроде бы десять.
– Слишком много. – Энн посмотрела на Доркас, на Мириам, и они дружно встали. Дюк продолжал невозмутимо жевать.
– Девочки, – всполошился Харшоу, – ну нельзя же во время еды! Вы подождите, пока…
Девушки неумолимо надвигались на него с трех сторон; механический официант услужливо откатился, давая им дорогу. За руки и за ноги они вытащили негодующе визжащего Харшоу из комнаты.
Визги становились все громче и громче, затем последовал тяжелый всплеск, и все затихло.
Девушки вернулись ничуть не встрепанные и не усталые.
– Еще салату, Джилл? – спросила Мириам, вновь занимая свое место.
Через некоторое время вернулся Харшоу, но не в смокинге, как прежде, а в пижаме и халате.
– Как я уже говорил, – заметил он, начиная есть (на время вынужденного перерыва официант предусмотрительно прикрыл его тарелку крышкой), – женщина, не умеющая готовить, не стоит даже того, чтобы ее выпороли. Если я не смогу получить хоть мал-мала сносного обслуживания, то променяю всех вас троих на собаку, а собаку пристрелю. Мириам, что у нас сегодня на десерт?
– Клубничный торт.
– Ну вот, это уже на что-то похоже. Расстрел отложим до среды, а там по обстоятельствам.
Джиллиан сообразила, что разбираться в хозяйских порядках вовсе не обязательно. После ужина она пошла в гостиную с намерением посмотреть новости, а точнее – узнать, упоминается ли в этих новостях ее собственное имя. Но телевизора там не было – ни обычного, ни как у Бена, замаскированного. А ведь если вспомнить, то и нигде в доме нет телевизора. И газет тоже, хотя везде уйма книг и журналов.
Кроме нее самой, в гостиной не было ни души. Это сколько же сейчас времени? Свои часы Джилл оставила наверху, в спальне, а в гостиной таковых не наблюдалось. Снова покопавшись в памяти, она сообразила, что не видела в этом доме ни часов, ни календаря.
Ну ладно, чем сидеть тут без дела и в одиночестве, лучше уж пойти спать. Одна из стен была полностью уставлена книгами и кассетами; Джилл выбрала «Просто сказки» Киплинга в записи на пленку и пошла к себе.
В спальне ее ждал сюрприз. Кровать была оборудована по последнему писку – массажер, кофеварка, кондиционер и что там еще, но будильник странным образом отсутствовал – на его месте виднелась пустая панель. Ничего, подумала Джилл, залезая под одеяло, вряд ли я так уж сильно засплюсь. Она вставила кассету в проектор, легла на спину, стала следить глазами за бегущими по потолку строчками, но уже через несколько минут дистанционный пульт выскользнул из ее пальцев, и свет потух. Медсестра Джиллиан Бордман уснула.
А вот доктор Джубал Харшоу ругал себя последними словами и не мог уснуть. Первоначальное любопытство отчасти было удовлетворено, отчасти притупилось, и наступила неизбежная реакция. Еще полвека тому назад он дал себе страшную клятву никогда больше не подбирать бродячих кошек – и вот, нате вам, пожалуйста, волею Венеры Прародительницы он подобрал, двух за раз… да нет, даже трех, если считать Какстона.
Что с того, что за упомянутые пятьдесят лет уважаемый доктор нарушил свою клятву уж никак не меньше пятидесяти раз, – он был не из тех ограниченных людишек, которые настаивают на последовательности в поведении. Джубала Харшоу ничуть не волновало появление в доме двух новых нахлебников – кем-кем, а уж крохобором-то он не был никогда. За чуть не сотню лет бурной своей жизни он много раз оказывался полным банкротом – и столько же, наверное, раз был богаче, чем в данный момент, а потому привык относиться к подобным вывертам судьбы спокойно, как к переменам погоды. И ни при каких условиях не считал копейки.
Другое дело, что вскоре сюда заявятся весьма малоприятные посетители, и тогда начнутся такие песни и пляски – не приведи господь. Ведь эта наивная девочка наверняка наследила по пути, что твоя хромая корова.
Стало быть, в это блаженное убежище придут чужие, незнакомые люди, они будут задавать дурацкие вопросы, выдвигать дурацкие требования… и тогда придется что-то решать, как-то действовать. И это раздражало больше всего, поскольку Джубал Харшоу философически полагал любые действия тщетными.
Он совсем не ожидал от представителей рода человеческого разумного поведения; по большей части их стоило бы запереть под замок или даже увязать в смирительные рубашки, чтобы не вредили ни окружающим, ни самим себе. Но неужели они его-то не могут оставить в покое – все, кроме тех немногих, кого он сам выбрал себе в сотоварищи. Джубал Харшоу был искренне убежден, что, предоставленный собственным своим промыслам, он давно уже ушел бы в нирвану… нырнул бы в свой пуп и исчез с глаз потрясенных зрителей, вроде как эти индусские хохмачи. Непонятно, правда, откуда бы тогда взялись потрясенные зрители? Как бы там ни было, неужели нельзя оставить человека в покое?
Немного за полночь Харшоу раздавил в пепельнице двадцать седьмой окурок и сел; в спальне вспыхнул свет.
– К ноге! – крикнул он в прикроватный микрофон.
Через минуту на пороге появилась Доркас, в халате и шлепанцах. Она широко зевала.
– Да, начальник?
– Доркас, все последние двадцать, а то и тридцать лет я был мерзким, никчемным паразитом.
– Тоже мне новость, – еще раз зевнула Доркас.
