– Дюк, мне нужны копии всех этих пленок.
– А что, – замялся Дюк, – разве я еще здесь работаю?
– Как? Опять эта твоя дурь! На кухне ты есть не будешь, тут и разговаривать не о чем. Дюк, послушай меня и постарайся отложить куда-нибудь все свои предрассудки.
– Слушаю я, слушаю.
– Испросив право съесть часть моего старого, жесткого и жилистого тела, Майк оказал мне величайшую известную ему честь – согласно единственно известным ему обычаям. Фигурально говоря, согласно тому, чему он обучен «с младых ногтей». Тебе это понятно? Ты же слышал, каким тоном он это изрек. А одновременно просил меня оказать ему честь. Ясно тебе? И не важно, что там думают на этот счет в Канзасе, – Майк живет марсианскими понятиями.
– Я предпочитаю канзасские.
– Да и я, собственно, тоже, – признался Джубал. – Но ведь ни ты, ни я, ни тот же самый Майк не выбирали себе этих понятий, они нам навязаны. Каждый из нас троих воспитан по-своему, а заложенное в раннем детстве остается с тобой навсегда. Попал бы ты в младенчестве к марсианам – и были бы у тебя сейчас точно такие же взгляды, как у Майка, неужели ты в этом сомневаешься?
– Нет, – упрямо покачал головой Дюк, – уж в этом-то ты меня никогда не убедишь. Что он там есть по-человечески не умел или еще что в этом роде – это все понятно, не повезло парню, не получил он культурного воспитания. Ну ладно, это ему простительно. Но тут же совсем другое дело, тут же врожденный инстинкт.
– Инстинкт? Чушь собачья!
– Никакая это не чушь. Вот меня, разве меня кто-то там учил «с младых ногтей» не быть людоедом? Ни хрена подобного, я всегда знал, что это – грех, и из самых страшных. Да меня от одной мысли такой выворачивает. А как же иначе, ведь это – один из главных инстинктов.
– Дюк, – простонал Харшоу, – ну как это вышло, что ты столько понимаешь во всяких железяках – и ровно ничего не понимаешь в себе самом? Тебе противно не потому, что это инстинкт, а потому, что это приобретенный рефлекс. Твоей матери совсем не требовалось говорить: «Сынок, никогда не ешь своих товарищей – это некрасиво, это гадко, хорошие дети никогда так не делают» – ведь ты впитывал эту заповедь из всей нашей культуры, так же, скажем, как и я. Анекдоты про людоедов, сказки, мультики, страшные истории, все что угодно. Да какой там, к чертовой бабушке, инстинкт, если исторически каннибализм – один из самых распространенных обычаев, какую бы ветвь человеческой расы мы ни взяли. Твои предки, мои предки, предки любого человека были людоедами.
– Насчет твоих не знаю. А мои так точно не были.
– Господи. Слушай, Дюк, ты вроде бы говорил, что в тебе есть индейская кровь.
– Чего? Ну да, меня в армии Вождем краснокожих звали. Одна восьмая, ну и что? Я ничего позорного в этом не вижу. И вообще, я этим горжусь.
– Ну, ничего позорного в этом и правда нет, но и гордиться особо нечем. И в твоем и в моем родословных деревьях есть каннибалы, хотя твои каннибалы на много поколений ближе к тебе, чем…
– Ах ты, старая плешивая…
– А ну не булькай! Чуть не во всех культурах аборигенов Америки присутствовал ритуальный каннибализм – проверь в любой книге. Кроме того, любой из нас, североамериканцев, с вероятностью больше половины имеет примесь конголезской крови, сам о том не подозревая. Ну а тут ты уж сам понимаешь. Но будь мы с тобой даже из кристальнейше чистой североевропейской породы (мысль глупейшая, ведь дети, нагулянные на стороне, – явление во много раз более распространенное, чем думают) – даже и в этом случае мы попросту точнее знали бы, какие именно каннибалы являлись нашими предками, – в то или иное время каннибализм был у любой расы рода человеческого. Ну как может «противоречить инстинктам» практика, которой следовали сотни миллионов людей? Говорить так глупо и бессмысленно.
– Но… Ладно, Джубал, зря я, конечно, даже начал этот спор, ведь ты всегда все как-то перевернешь. И все равно, пусть даже мы произошли от дикарей, от людоедов – я с этим не согласен, конечно, но допустим. И что из этого? Теперь-то мы цивилизованные, верно? Во всяком случае, я – цивилизованный.
– С тонким намеком, что я – нет, – ухмыльнулся Джубал. – Знаешь, сынок, не говоря даже о том, что все мои условные рефлексы восстают против самой идеи погрызть обжаренный окорок – ну, скажем, твой, – не говоря даже об этом вбитом в нас с детства предрассудке, я считаю общепринятое у нашего племени табу на каннибализм отличной идеей. И именно потому, что никакие мы не цивилизованные.
– Че-го?
– Не будь наше табу таким сильным, что ты вот даже принимаешь его за инстинкт, я мог бы составить очень длинный список людей, к которым не решился бы повернуться спиной, – при нынешних-то ценах на говядину. А ты?
– Да, пожалуй, – против воли ухмыльнулся Дюк. – Во всяком случае, со своей бывшей тещей я бы не стал рисковать. Она меня на дух не выносит.
– А как насчет нашего южного соседа, который с такой очаровательной небрежностью путает во время охотничьего сезона чужой скот с дичью? Думаю, если бы не это табу, то при первом же удачном случае мы с тобой тоже оказались бы в его морозильнике. А вот Майку я доверяю полностью, потому что Майк – цивилизованный.
– Чего? – в который уже раз недоуменно переспросил Дюк.
– Майк в высшей степени цивилизованный человек – только по марсианским стандартам. Я говорил с ним очень много и теперь знаю – каннибализм марсиан совсем не обозначает, что они подстерегают друг друга за углом с дубиной, чтоб оттащить потом домой и поджарить. Они не закапывают своих умерших в землю, не сжигают их и не оставляют на съедение диким зверям – как это принято в разных культурах рода человеческого, – а съедают сами, причем обычай этот носит обрядовый, в высшей степени религиозный характер. Ни один марсианин не становится пищей против своей воли, да и вообще они просто не понимают, что такое убийство. Марсианин умирает сугубо по собственному желанию и волеизъявлению, выбрав для этого наиболее подходящий момент, посоветовавшись с друзьями и получив от духов своих предков согласие принять его в свою компанию. Придя к окончательному решению, он умирает столь же просто и естественно, как мы закрываем глаза, – никакого насилия, никаких болезней, даже никаких снотворных пилюль. Вот сейчас он жив – а через секунду стал духом. После чего, уж не знаю, сразу или немного погодя – Майк же время не воспринимает так, как мы с тобой, – то, что ему больше ни за чем не нужно, съедают друзья; намазывая куски горчицей, они восхваляют добродетели покойного и – выражаясь словами Майка – «грокают» его. Свежеиспеченный дух присутствует на пиру – это нечто вроде конфирмации или бар-мицвы, после которой он окончательно обретает статус «Старика» – в моем понимании это что-то вроде старейшины племени.
– Господи, – с отвращением сморщился Дюк, – какая дикость.
– Для Майка это весьма серьезный – и притом радостный – религиозный обряд.
– Джубал, – презрительно фыркнул Дюк, – неужели ты серьезно относишься ко всяким детским сказочкам про привидения? Тут самый обыкновенный каннибализм – в сочетании с дичайшими суевериями.
