– Ну ничего себе… Да чтоб меня… благодатью осенило! Мало – это потому, что эта штука не должна, по идее, откалывать такие номера два раза подряд. Но я прослежу, чтобы вам выплатили оба выигрыша.
Машина проглотила очередную медяшку.
Однако Майк все еще не понимал, почему это называется «джекпот»; на совершенно ошеломленного Буна снова уставились три «Ока Господня».
– Прекрати сейчас же! – зловеще прошипела Джилл, стискивая руку Майка.
– Почему, Джилл? Я же смотрел…
– Замолчи. Прекрати – и все тут. Ну погоди, вот вернемся домой!..
– Я не совсем уверен, – медленно произнес Бун, – можно ли назвать это чудом. Скорее уж, там что-то сломалось. – Он повернулся к видневшемуся в конце зала бару и крикнул: – Херувима сюда! – а затем добавил: – Как бы там ни было, но этот, последний, нужно снять. – И скормил автомату еще один жетон.
Майк больше не вмешивался; остановившиеся колеса беззвучно возгласили: ФОСТЕР-ТЕБЯ-ЛЮБИТ. Машина задрожала, безуспешно пытаясь исторгнуть положенные десять жетонов.
– Счастливый день! – Подбежавший херувим был старше первого и черноволос. – Вам помочь?
– Три джекпота, – нехорошо взглянул на него Бун.
– Три?
– А ты что, музыку не слышал? Может, ты вообще оглох? Мы будем у стойки, неси деньги прямо туда. А механизму эту пусть кто-нибудь проверит.
– Есть, епископ!
– Уведу-ка я вас отсюда, – с преувеличенной жизнерадостностью сказал Бун, шествуя по Залу Счастья к бару, – а то еще немного – и наша церковь вылетит в трубу. А вы, док, всегда такой везунчик или только по воскресеньям?
– Всегда, – кивнул Харшоу, усиленно не глядя в сторону Майка.
Строго говоря, сказал он себе, откуда мне знать, может, мальчонка тут совсем ни при чем… и все равно, поскорее бы эта пытка закончилась.
Бун подвел их к стойке с табличкой «ЗАНЯТО».
– Вот тут будет вполне удобно – или наша юная леди хотела бы сесть?
– Не беспокойтесь. – (Назови меня еще «юная леди», и я спущу на тебя Майка!)
– Счастливый день, – широко улыбнулся мгновенно подлетевший бармен. – Вам, епископ, как обычно?
– Двойную. А что для вас, док? И для мистера Смита? Не стесняйтесь, не стесняйтесь, ведь вы – гости Верховного епископа.
– Спасибо, мне бренди. И воду.
– Спасибо, мне бренди, – эхом повторил Майк и добавил: – Воды, пожалуйста, не надо.
Конечно же, вода – не сущность ритуала, но все равно пить ее в этом месте как-то не хотелось.
– Вот это, я понимаю, квалификация! – с восторгом воскликнул Бун. – Ну и правильно, водой – ею только умываться хорошо, а пить нужно спирт. Это шутка. Усекли? – Он игриво ткнул Джубала пальцем в бок. – А что возьмет наша юная леди? Кока-колу? Молочко, чтобы щечки были розовыми? Или ради такого счастливого дня попробует, что же пьют эти противные взрослые?
– Сенатор, – с трудом себя сдерживая, процедила Джилл, – я не слишком напрягу ваше гостеприимство, если попрошу мартини?
– Ни в коем разе! Фостеритские мартини – лучшие в мире, без единой капли вермута. Мы их вместо этого благословляем. Двойной мартини для нашей юной леди! Благослови тебя Господь, сын мой, и чтобы туда-сюда на полусогнутых. Мы сейчас быстренько заложим по одной, потом отдадим дань уважения архангелу Фостеру и – прямо в Святилище, внимать речам Верховного епископа.
Бармен и херувим подошли почти одновременно. Бун благословил выпивку, а затем, когда стаканы опустели, начал настаивать, что все выигрыши – свыше трех сотен долларов – по праву принадлежат Джубалу. В конце концов тот устал сопротивляться и разрешил спор полюбовно – отправив деньги в чашу «для подношений по любви».
– Самый верный знак благодати, – одобрительно кивнул Бун. – Мы, док, вас еще спасем. Ну как, народ, еще по одной?
Джилл от всей души надеялась, что кто-нибудь согласится. Джин оказался не только второсортным, но и разбавленным, хотя и разжег в ее желудке теплый, уютный костер – притушив одновременно пламя ненависти. Однако предложение сенатора не нашло поддержки; тот вздохнул и повел своих гостей куда-то вверх, мимо предостерегающего знака: «ИЩУЩИМ И ГРЕШНИКАМ ВХОД КАТЕГОРИЧЕСКИ ВОСПРЕЩЕН. ЭТО И К ТЕБЕ ОТНОСИТСЯ!»
Коридор уперся в решетку огромной, плотно закрытой двери.
– Епископ Бун, – провозгласил епископ Бун, – и с ним три паломника, гости Верховного епископа.
Дверь медленно распахнулась; следуя за Буном, они миновали искривленный на манер аппендикса проход и оказались на пороге большого зала, обстановкой своей сильно смахивавшего на фешенебельное похоронное бюро. С этой унылой роскошью резко контрастировала веселенькая музыка, гремевшая из скрытых динамиков, – «Джингл беллз» с добавлением сложных, заводных африканских ритмов; Джилл чуть не начала пританцовывать.
Дальняя стена была сделана из удивительно прозрачного, почти неразличимого глазом стекла.
– Ну вот, ребята, – быстро, по-деловому сообщил сенатор, – мы и сподобились узреть Его. Паломники обычно коленопреклоняются, но это не обязательно, так что – как хотите. А вон там – Он… точь-в-точь такой, как перед Своим Вознесением. Здорово, правда? – Бун ткнул сигарой в направлении стеклянной стенки. – Ну совсем как живой. Сохраняется чудесным образом, плоть нетленна. Сидя в этом самом кресле, он писал свои Послания… да и поза та же самая, как когда его вызвали на Небеса. Его же даже пальцем не трогали – мы просто выстроили вокруг этого места храм… старую церковь пришлось, естественно, разобрать, но ее священные камни сохранились, все до единого.
Футах, наверное, в двадцати от них на троне – нет, это все-таки, пожалуй, было просто кресло – сидел старик. Действительно, как живой… На взгляд Джилл, он сильно напоминал старого козла, которого она видела в детстве на ферме, – та же самая оттопыренная нижняя губа, те же длинные, лохматые бакенбарды, те же блестящие, вылупленные, пронизывающие тебя насквозь глаза. Джилл зябко поежилась; она предпочла бы находиться сейчас где-нибудь в другом месте, подальше от архангела Фостера.
– Брат мой, – сказал по-марсиански Майк. – Это и есть Старик?
– Не знаю, Майк. Если верить им, то да.
– Я грокаю неправильность.
– Майк! Ты не забывай!
– Хорошо, Джилл.
– Юная леди, – вмешался Бун, – вы не могли бы сказать мне, о чем это он? Что вас там заинтересовало, мистер Смит?
– Да нет, ничего, ерунда, – быстро (пока Майк чего-нибудь не ляпнул) затараторила Джилл. – Сенатор, а можно я выйду? У меня голова что-то кружится.
Восседавший за стеклом, словно манекен в витрине, труп буквально притягивал ее взгляд; теперь над его головой клубились облака. Неожиданно сквозь облака пробился узкий сноп солнечного света; некоторое время он двигался – очень напоминая луч прожектора, нащупывающего цель, – и наконец остановился на козлиной физиономии. С изменением освещения лицо Фостера ожило, казалось, что эти выпуклые глаза и вправду смотрят.
