– Стоит ли нам – это – вмешаться?
Дэниэлс, щуплое лысое чучело человека, сидевшее на месте стрелка, то и дело посасывал свою вонючую сигарету и широко открытыми глазами смотрел на командира.
– Это ж любимое слово доброго доктора, так? Вмешаемся? Что думаешь, Капитан?
Человек за рулем не ответил и не прервал идиотскую фразу Дэниэлса. Брайс был не из тех офицеров, что работают для галочки, он все делал ради долбаного выживания. Он продолжал смотреть в бинокль сквозь открытое окно, сжимая губы и раздумывая. Скоро ему пора будет возвращаться, иначе старик будет его распекать часами. Разумным решением было бы немедленно вернуться в штаб-квартиру и просто позволить лярвам отобедать этими идиотами. Но что-то останавливало Брайса. Что это – нездоровое любопытство? Шатенка? Может, это просто от скуки.
– Сколько комплектов тестовой аппаратуры у нас осталось?
– Ни одного, Кэп, кончились.
Старший мужчина бросил резкий взгляд на подчиненного:
– У нас было две дюжины этих штук, когда мы начали передислокацию.
Дэниэлс пожал плечами:
– Они быстро кончаются, особенно когда мотаешься от дома к дому.
– Черт, я не собираюсь брать никого с собой, у нас тут места нет.
– Что насчет грузовика Хопкинса?
– Этот кусок дерьма небезопасен от слова «совсем», я рисковать не хочу.
– Ну, так давай просто оставим их. Кому какое дело? Им конец, Кэп. Проблема решена.
– Да? Ты думаешь? – Брайс снова посмотрел в бинокль. – Я не уверен.
Он продолжал следить за происходящим на лугу, его голос стал низким и холодным.
– Ловкая бабенка, говорю тебе.
В бинокль Брайс увидел, как сожрали лошадей.
Суета, возникшая в угаре кормежки, очевидно, дала шатенке возможность отвести своих людей от толпы ходячих. Пару мгновений Брайс с садистским любопытством наблюдал за маленькой группой выживших, рванувших за своей предводительницей, которая теперь мчалась в сторону ближайшей рощи с древними дубами. Эта дамочка непростая. Без раздумий и колебаний она выбрала самый большой и сучковатый дуб и помогла товарищам забраться по его шершавому стволу. Один за другим они залезли на окаменевший ствол, в безопасное – хотя бы на какой-то момент безопасное – место, каждый из них неуклюже цеплялся за узловатые ветви. Главная залезла последней, и сделала она это очень ловко – Брайс подумал, что в детстве она была настоящим сорванцом.
Он снова взглянул на коней, точнее, на то, что от них осталось, и почувствовал, как его внутренности пронзает приступ отвращения. Брайс вырос в Виргинии, он был внуком заводчика лошадей и научился относиться к этим животным с почтением, которого они требовали. Его дед вырастил две дюжины конкурных коней, получивших высокие награды, и был членом команды Гран-при двадцать лет подряд. Брайс когда-то служил конюхом у многих дедовых клиентов и провел большую часть детства – до самого ухода в армию – в вонючих стойлах за уборкой, чисткой и расчесыванием животных, участвовавших в шоу. Теперь он вздрагивал, сочувствуя страданиям, которые наблюдал внизу, на лугу, по мере того, как безумие достигало своего апогея. Издалека мертвецы казались мясистыми пчелами, слетевшимися на алую клумбу, которые высасывали весь нектар до последней капли из извивающихся вопящих коней. Кровь ручьями растекалась из-под ног толпы, расплескиваясь волнами по голой земле, пока жертвенные животные наконец не затихли.
Это, похоже, ввело стаю ходячих в оргазмические конвульсии ненасытности, их лица зарывались в испускающие пар внутренности лошадиных боков и животов, покрытая шерстью плоть выворачивалась наружу, разрываемая бесчисленными рвущими ее зубами. Брайсу даже пришлось отвернуться. На войне он всякого повидал, но это зрелище почему-то терзало его душу сильнее, чем самая страшная бойня, увиденная на войне. Страдальческий вздох вырвался из его груди, и к горлу подступила тошнота. Он настроил бинокль обратно на среднее расстояние, чтобы разгядеть дубовый лес. Брайс наблюдал ребят из Вудбери, кое-как собравшихся в кучу на ветках гигантского дуба. Некоторые из них крепко держались за качающиеся прутья с выражением застывшего ужаса на лицах, наблюдая последние стадии голодного безумия. В послеполуденном свете их глаза блестели от ужаса и отвращения, они были похожи на сов.
Брайс обнаружил, что снова фокусирует телескопические линзы на женщине с тугим каштановым хвостом на голове, с напряженными глазами и таким выражением лица, как будто все это – обычное дело. Ее фланелевая рубашка, рваные джинсы и военные ботинки придавали ей вид какой-то заблудившейся сандинистки
[18] или бойца герильи
[19] из какой-то богом забытой банановой республики. Он зафиксировал бинокль и стал изучать ее поведение. Может, он делал это для дальнейшего сбора данных – чтобы знать врага вроде как, – или же она его просто поразила. Теперь он видел ее во всей красе, остолбеневшую от вида того, как были съедены ее лошади, видел ее зубы, стиснутые в неприкрытом страдании. Некоторые члены ее группы смотрели в другую сторону, но только не эта маленькая крепкая птичка. Она смотрела и смотрела на то, как ее призовые скакуны превращаются в кровавое месиво. Кажется, она сейчас закричит, но, конечно, она держалась как хороший солдат. Брайсу хорошо был знаком этот взгляд – этот напряженный хмурый взгляд. Он представил самого себя в моменты, когда он терял своих людей на поле боя или терял друзей из-за ходячих.
Голос Дэниэлса прервал его размышления:
– Каков вердикт, Кэп?
Брайс взглянул на своего зама, будто тот его разбудил:
– Что?
– Каков вердикт? Мы оставим их мертвякам или что?
Брайс помотал головой.
– Нет… они так далеко зашли, чтобы вернуть этих детей. Я это уважаю. Вот что мы сделаем. – Он снова посмотрел в бинокль. – Свяжись с Бойлом и парнями на телефоне, скажи им двигаться дальше и отвезти детей на ранчо. Скажи, что остальные будут ждать здесь до темноты, а там посмотрим, кто выживет из этой группы. Быстренько и аккуратно заберем оставшихся и проверим в штаб-квартире.
Он посмотрел на Дэниэлса:
– Ты понял?
Дэниэлс кивнул:
– Вас понял.
– Хорошо. И сделай мне одолжение… успокойся на хрен. – Брайс смотрел в бинокль и продолжал разглядывать эту несгибаемую девушку с хвостиком. – Возможно, мы тут задержимся.
Вечером рано темнело, лето уступало место осени, дни становились короче, и листва на некоторых деревьях из насыщенно-зеленой начала уже становиться бледно-желтой. Тени удлинялись. Небо приобрело цвет индиго, а температура понизилась. В слабеющем дневном свете деревенское захолустье выглядело иначе – более тернистым, темным, почти амазонскими джунглями. Топография этих мест – не единственное, что преобразилось из-за чумы. Сами деревья росли с деформациями, отмершие листья и уродливые ветви, словно скрюченные конечности безнадежных больных, свидетельствовали о большом количестве радиации. Старые леса сплетались и срастались друг с другом со скоростью ненасытных метастазирующих клеток. Даже массивный кривой допотопный монстр, на центральном стволе которого, словно загнанные птицы, спасались Лилли со своим отрядом, казалось, бурно разросся в годы чумы. Его узловатые ветви образовывали широкую сеть жилистых мускулов. Некоторые крупные отростки ствола опустились за десятилетия так низко, что теперь прорастали в землю и обратно, словно гигантские прокаженные угри, ныряющие в поисках пищи. Каждые несколько минут Лилли смотрела вверх сквозь расщелины в ветвях, чтобы напомнить самой себе, что небо все еще здесь, хотя и потемневшее, будто погребальный покров, унизанный тусклыми звездами. Постоянное, нескончаемое, нервирующее гудение мертвых голосов доносилось с земли в сорока футах внизу и заставляло Лилли стискивать зубы. Близость темноты усугубляла ситуацию. Стая застыла. В мрачнеющем свете луг к югу от них наполнился таким множеством мертвецов, что выглядел будто расстелившийся по земле огромный движущийся ковер из теней. Зловоние наполнило воздух вблизи деревьев, смешиваясь с сочными запахами коры, мха и разложения.
