…без формы, без цели, без памяти, без личности, скользя над лоскутным одеялом разоренных земель, пашен в копоти и рубцах, ручьев и рек, чьи воды были окрашены в грязно-красный цвет, и толп оборванных, голых, ветхих душ, бесцельно блуждающих – личинок на земле…
…в ветрах верхней атмосферы она открыла рот, чтобы закричать, но не издала ни звука…
…позже…
…она бежала, бежала…
…вниз по извилистой асфальтированной дороге, через арку моста, безумно размахивая руками, рвано и шумно вздыхая, она мчалась вниз по узкому настилу, потеряла равновесие, почувствовала резкую боль в боку, в глазах все расплылось…
…она сумела бросить взгляд через плечо и увидела стадо, шедшее по пятам, тысячи трупов протискивались в узкий проход моста, все эти молочные глаза сфокусировались на ней, дрожащие руки тянулись к ней, все эти гнилые губы изгибались вокруг скользких зубов – все это подталкивало ее, быстрее, быстрее к противоположной стороне, к свободе…
…без предупреждения, в одно мгновение мост обрушился, и она полетела вниз…
…гравитация предъявила свои права на нее…
…унеся ее сквозь космос, визжащую безмолвным криком, швырнув в сторону…
…дома…
…и наконец…
…она дома, в своей квартирке на улице Делани, в своей спальне…
Сначала ей даже в голову не пришло, что происходит нечто странное: утро, рабочий день, на часах 6:31, и в ванной комнате в конце коридора раздавался звук вездесущего фена Меган. Все хорошо.
Она сделала глубокий вздох, спрыгнула с кровати и через всю комнату метнулась к шкафу.
Она зарылась, словно грабитель, в свою одежду – в поисках чистой, чтобы надеть на работу. В итоге выбрала вязаную жилетку, натянула ее поверх бюстгальтера телесного цвета. Потом закатала рваные джинсы над высокими замшевыми сапогами. Она помнила, что сегодня должна была состояться встреча представителей всех отделов торгового центра, и она хотела продемонстрировать стиль «Уголка с сумками и аксессуарами» на себе.
Пока она одевалась, комната начала кровоточить. Незаметно, на первый взгляд, тихо, на грани бокового зрения малиновая жидкость просачивалась из щелей и швов отделки стен, вдоль краев потолка, стекаясь в тонкие ручейки, как слезы, она сочилась вниз по поверхности обоев цвета махровой розы. Лилли уставилась на нее, когда кровь начала скапливаться на ковре вдоль плинтуса.
Пораженная неловкостью, сгорающая от стыда, злясь от того, что кто-то увидит беспорядок и обвинит ее в нем, она осматривала комод в поисках тряпки, которой можно было бы вытереть красную жидкость. Она нашла погребальный костюм матери – темно-синее платье-рубашку со швом на спине. Она взяла его, опустилась на четвереньки и стала вытирать кровь. Но все было бесполезно. Ткань практически ничего не впитывала, а кровь казалась жирной краской.
В телевизоре на заднем плане, который кто-то оставил включенным, ведущий бубнил все более тревожные сообщения о новой пандемии, распространяющейся по всей Земле. Затем начался странный блок рекламы. Сначала, пока она яростно оттирала кровь, слышался бестелесный голос: «Я обещаю, мы сделаем все возможное, чтобы провести операцию как можно безболезненнее».
Безболезненнее?
Она бросила взгляд через плечо. На двенадцатидюймовом экране она увидела размытое изображение старого человека, одетого в белую стерильную маску, его сонные серые глаза смотрели в камеру. Что за второсортная мыльная опера? «Главный Госпиталь»? «Молодые и помешанные»?
Старик глядел из телевизора на зрителей и произносил: «Сначала, Лилли, ты почувствуешь дурноту, потом – ощущение холода в руке. И то, и другое – нормально».
Старик вертел что-то в руках за пределами экрана, маска скрывала большую часть жестких черт морщинистого лица. Его голос, тревожно знакомый, вызвал мурашки по спине, когда она услышала, как за маской произнесли ее имя. «Нет, это хорошо, Лилли… отлично. Такой хороший пациент. Каждое извлечение занимает час или около того, но такие подробности не должны волновать тебя в этот момент».
Лилли встала, налетела на комод и выключила телевизор. Потом она оказалась где-то еще. Она была в туннеле, который тянулся во тьму перед ней, в узком канале из камня, покрытого белым налетом, и заплесневелых бревен, обрамляющих сталактиты из известковых отложений и древних кованых фонарей, свисающих вниз. Они мерцали и мигали со странными интервалами.
Она двигалась осторожно. Она чувствовала дыхание чудовища на шее. В руке она держала тающее мороженое. Липкая белая жидкость бежала по запястью, капая на пол туннеля.
Она остановилась. По коже бежали мурашки. В луже растаявшего мороженого отражался призрачный блеклый силуэт старика с его стерильной маской – она полагала, что это врач, – продолжающего к ней обращаться: «Я взял на себя смелость ввести тебе в кровь двойную анестезию, что не только облегчит боль, но и сделает течение времени для тебя почти незаметным». Лилли вздрогнула, отшатнувшись от лужи и выронив мокрый сахарный рожок, когда гнусавый голос за маской продолжил: «Возможно, тебе это покажется даже приятным, ты сможешь увидеть сны. Эти сны могут быть очень яркими».
Знакомый голос раздался рядом с ней:
– Ты в порядке?
– Что?
Она повернулась и посмотрела в унылые, словно у гончей собаки, глаза Боба Стуки. Он стоял рядом с ней, белый, как слоновая кость.
– Я в порядке, – сказала она ему. – Почему ты спрашиваешь?
– Ты только что прыгнула.
– Я?
Боб нахмурился.
– Ты взяла что-нибудь? Ты выбросила последнюю бутыль кислоты?
Лилли отступила от него. Он должен быть мертв. Что-то росло в Лилли, что-то бесформенное и страшное. Она чувствовала, что сухожилия мира растянулись до критической точки. В глазах все помутилось.
Она шла дальше в тоннель, а потом снова где-то оказалась.
Спальня девочек в лагере Кеннесо – место, где она провела несколько летних каникул в школе. Теперь это место было пустынным и заброшенным, многие двухъярусные кровати были перевернуты, стены из некрашеных сосновых досок зеленели плесенью, пол был усеян человеческими костями. Лилли попыталась выйти, но обнаружила, что дверь заперта. Она выглянула в окно.
Опустошенный пейзаж, бесплодная пустыня, голые деревья и опаленная земля. Все выглядело как поверхность мертвой планеты.
Лилли села перед окном и стала ждать отца, который должен был забрать ее.
Проходили недели. Месяцы. Может быть, годы. Лилли чувствовала себя так, будто у этого окна просидела большую часть своей жизни. Она чувствовала, что подошвы ног, словно упрямые корни дерева, вросли в пол. Она не могла двигаться.
Затем через мгновение она оказалась уже в другом месте. Она вернулась в квартиру Меган, в гостиную, на диван, где она смотрела «Молодых и дерзких» по телевизору, когда удар грома потряс основание дома и задрожал в небе снаружи. Она вскочила на ноги, пробежала через комнату и хлопнула входной дверью. Зеленый свет и грозовое статическое электричество встретили ее, исполосовав лицо дождем и мокрым ветром.
