И ведь не поспоришь, подумал Эссен. На два аппарата, способных подняться в воздух, в авиаотряде сейчас шесть летчиков.
Он вытащил из планшетки карту, развернул на столе, сдвинув в сторону стаканы с остывшим чаем. Глаз авиатора, привыкшего к куда более точной продукции военно-топографической службы, никак не мог привыкнуть к архаичным обозначениям и вольностям с масштабом. Но, увы, карты, имевшиеся на «Алмазе» и «Адаманте», мало на что годились. За полвека все ориентиры – дороги, очертания жиденьких рощиц, даже изгибы речек и ручьев – изменились до неузнаваемости.
– Ладно, рассказывай, как слетали, – сказал он Марченко.
– А что рассказывать? Подошли вдоль берега, на трехстах метрах, опознали цель, вывалили стрелки…
– На пехоту? – уточнил Эссен.
– На батареи. Князинька наш наводил, и по радио, и ракетами. Он там своими пулеметами столько нашинковал – смотреть страшно, весь склон в трупах. У бродов сплошной затор, колонны смешались, ни туда ни сюда. Наши батареи по ним пристрелялись, а французы попытались их подавить, вот Боренька и попросил им пыху сбить.
– И что, сбили?
– А то как же? Три захода, половину стрелок вывалили. Еще собирались с моря окатить шрапнелями, «Алмаз» даже успел дать пару залпов, но его почему-то отозвали. Ну, мы по батареям прошлись, а потом еще два захода по пехоте. Ох, и не завидую я лягушатникам! Почитай, как на германской: пулеметы, шрапнель, аэропланы. Колючки только не хватает.
– Ее тут, кажется, еще не изобрели, – буркнул Эссен. – Ну ничего, теперь есть кому подсказать.
Марченко кивнул. Даже без пулеметов проволочные заграждения могли бы стать непреодолимым препятствием для здешней пехоты, обученной действовать в плотных построениях.
– «Алмазу» дали команду преследовать сбежавшие паровые корабли, – объяснил Эссен. Он благодаря Велесову, исправно рассылавшему сводки, был осведомлен о событиях на море. – Там сейчас такое творится!
– Да видел я, – кивнул Марченко. – «Все в дыму, бой в Крыму!»
[3] Паруса, палят пушки, корабли горят, на абордаж сцепились, чисто Наварин! Я на отходе не удержался, прошелся над ними – красота!
– Это, знаешь ли, кому красота, а кому совсем даже наоборот. С «Адаманта» сообщили: ветер до семи баллов, волнение усиливается. Вон что в бухте у нас творится, а там берег подветренный, мысом не прикрыт. Половина кораблей перекалечены, если не оттащить их подальше в море – сядут на камни. Пальба уже прекратилась, французов сколько-то ушло, остальные – кто догорает, кто на берег выкинулся. А Нахимова еще в самом начале сражения ранило.
– Да ну? – Марченко присвистнул. – Вот уж действительно, от судьбы не уйдешь!
– Типун те на язык, Боренька, неровен час, накаркаешь! Сказано же, ранен адмирал! Его на «Адамант» забрали, а там врач, не чета Фибиху, настоящий волшебник!
– Ну и хорошо. – Марченко тяжело поднялся. – Я, Реймонд Федорыч, пойду. Что-то плечо и правда разболелось, дергает, зараза. Поищу какого ни на есть фельдшера, пусть лубки наложит, что ли…
IV
Вспомогательный крейсер «Морской бык».
28 сентября 1854 г.
Андрей Митин
Вот уж воистину ирония судьбы, усмехнулся Андрей. «Морской бык», чьи орудия должны были пробивать борта французских линкоров, сейчас вытаскивает один из них на буксире – в море, подальше от опасного мелководья, где уже сидит столько кораблей. Подальше от коварной гряды, на которой прибой в эти самые минуты доламывает незадачливый «Карадок», сумевший вывернуться из прицелов русских пушек.
Шторм пришел с веста, внезапно. Да и какой шторм? Смех один – семь баллов, «очень свежий ветер». В иное время: подобрать брамсели и нижние паруса, взять по два рифа на марселях и контр-бизани и неторопливо, раскачиваясь под ударами полутораметровых волн, вырезаться длинными галсами в открытое море, прочь от подветренного берега!
Все-таки полвека технического прогресса – это много. Особенно если годы эти выпадают на период взрывного развития кораблестроения. Бывший британский сухогруз, ровесник дредноутов и линейных крейсеров, не особо напрягаясь, мог тащить против ветра сразу два больших корабля. Вот и сейчас за кормой «Морского быка» переваливается с борта на борт флагман Новосильского «Париж», за ним в кильватере – «Маренго». На обоих спустили стеньги и уже готовятся рубить мачты – что угодно, лишь бы уменьшить напор ветра на высоченный, хоть и лишенный парусов, рангоут. Колесные пароходы еле удерживают другие трехдечные громадины на месте, не давая им дрейфовать к берегу. «Владимир» и «Бессарабия», лучшие пароходофрегаты Черноморского флота, впряглись во флагманского «Великого князя Константина» и, надрывая машины (отменной британской постройки!), черепашьим ходом выгребают к весту. «Громоносцу» не повезло – пытаясь подать буксир на «Чесму», он навалился бортом на беспомощно дрейфующий французский «Юпитер», поломал колесо, и теперь пароход в компании обоих линкоров сносило к близкой мели.
В семи кабельтовых мористее «Алмаз», отчаянно дымя обеими трубами, волок на буксире «Варну» и взятый абордажем «Фридланд». А далеко за ними к зюйд-весту ветер рвал дымный шлейф над колесным «Могадором». Адмирал Гамелен не зря назначил для буксировки своего флагмана этот фрегат, чья шестисотпятидесятисильная машина уступала разве что «Наполеону». «Вилль де Пари», шедший головным в ордере, сумел уклониться от боя с севастопольцами и теперь уходил в Евпаторию, провожаемый проклятиями французских моряков, брошенных своим адмиралом.
Когда вице-адмирал Корнилов осознал, что четверка винтовых кораблей не собирается наносить удар с тыла по нахимовской эскадре, а поспешно покидает поле боя, он сгоряча скомандовал ложиться на курс преследования. Решение это отдавало безумием – без поддержки «Алмаза» и «Заветного» русские пароходофрегаты, даже в компании «Морского быка», стали бы легкой добычей паровых линкоров. От роковой ошибки Корнилова уберег внезапно усилившийся ветер: пришлось предоставить беглецов их судьбе, сделать разворот и поспешить на выручку нахимовской эскадре. А заодно и уцелевшим неприятельским судам, неотвратимо дрейфующим к мелководью. Французы давно перестали стрелять; одни изо всех сил гребли к берегу на шлюпках, другие выкинули белые флаги, призывая на помощь врага. Уцелевшие пароходы расползались по разным румбам, и лишь маленький «Катон» не бросил беспомощных парусных собратьев и трудился бок о бок с русскими.
Это была тяжелая работа. Надо было торопиться, ведь кроме мелей и каменистых банок под берегом притаилась другая, куда более страшная опасность – невзорвавшиеся мины только и ждали, когда ударится о них днище глубоко сидящего судна. Свинцовый колпак сомнется, треснет стеклянная ампула, электролит зальет угольный и цинковый электроды. Порожденный этой парой импульс разбудит взрыватель, и тот выпустит на свободу энергию сотни килограммов тротила, заключенного в зарядную камеру…
