По скромному мнению Белых, от такой награды не отказался бы любой из его сослуживцев. Он долго осматривал сабли и кинжалы, примерял по руке – супруг Фро знал толк в холодняке. Да и сама она оказалась неплохо знакома со смертоубойными игрушками. «Мой бедный муж, как и все конногвардейцы, состоял верным поклонником Белой Дамы». Так в конной гвардии принято называть холодное клинковое оружие…
Но не выставка холодного и огнестрельного металла притягивала взор. На урожденной княжне Трубецкой, а ныне – штатном переводчике «коммерческого копера» «Улисс» был надет легкомысленный дымчато-голубой шифоновый пеньюар, ничуть не скрывавший соблазнительных изгибов владелицы. Покидая салон, Фро накидывала поверх пеньюара роскошный, вишневого шелка, халат, на мостике же предпочитала появляться в мужском платье. А как-то раз она вышла на палубу в пышном платье с турнюрами, фижмами, или как там называются эти рюшечки… И долго стояла у лееров, прикрываясь от солнца бледно-розовым кружевным зонтиком. Служанка принесла с камбуза чашечку горячего шоколада на подносе и стояла рядом, пока хозяйка вкушала десерт.
Для этой девицы (Фро называла ее Анной) отгородили уголок прямо в салоне, и при появлении Белых она немедленно пряталась. Как-то раз, когда беседа приняла несколько игривый характер и Фро уже принялась громко стонать, до его слуха донесся едва слышный шорох за китайской ширмой. Белых подумал тогда, что Анна, должно быть, крепостная – недаром Фро совершенно ее не стесняется, словно римская аристократка, предающаяся любовным утехам в присутствии невольников.
Белых понимал, что их отношения давно ни для кого не составляют секрета. И догадывался, какие разговоры ведутся в кубриках и на полубаке, возле бочки с водой, где разрешено курить. Он, как мог, избегал оставаться наедине со своей пассией, но негодница Фро нарочно провоцировала, вот как сейчас – нацепила пеньюар и строит глазки…
Ну уж нет! Во всяком случае, не среди бела дня…
Белых мысленно выругался (Фро не терпела вульгарностей иначе как в постели) и торопливо захлопнул полуприкрытую дверь. А заодно – погрозил кулаком матросу, замешкавшемуся на ступеньках трапа. Всякий раз, когда он навещал салон, рядом «случайно» оказывался кто-то из матросов. Случайно, так он и поверил…
Полное разложение и крах дисциплины! Одно утешение – на капере порядки не такие строгие…
Ефросинья Георгиевна дождалась, когда закроется дверь, улыбнулась, потянулась по-кошачьи. При этом правая ножка – точеное нежно-золотистое великолепие – вытянулась из-под шифонного покрова. Белых сто раз говорил, что на боевом корабле ни о каких амурных играх и речи быть не может, и всякий раз она отвечала томным, с легкой хрипотцой, голосом: «Ах, оставьте эти глупости, Жорж! Великий Нельсон приводил на свой флагман леди Гамильтон, и это не мешало ему побеждать!»
Над головой по настилу полуюта загрохотали башмаки. Часто, громко забила рында. Без стука распахнулась дверь:
– Кирие, вас требуют на мостик! Вапора османская!
Ожила висящая на плече рация:
– Снарк, это Вий. На «Фуруне» две отметки, крупные суда. Дистанция пятьдесят пять кабельтовых, только-только вырезались из-за мыса. Наш фриц… в смысле Ганс, велел сыграть тревогу, выбирайся…
– Иду, – коротко бросил Белых и отключился. Выходя, он обернулся: ну конечно, Фро и не думала прикрыться: проказливо подмигнула, сделала ручкой, не забыв при этом повернуться так, чтобы вошедший, семнадцатилетний парнишка-грек, смог разглядеть не только ее ножку. Капитан-лейтенант едва не взашей выпихнул сопляка из салона и потопал на мостик, чувствуя себя полным идиотом.
II
Севастополь.
2 октября 1854 г.
Мичман Красницкий
Федя Красницкий пошел в Морской корпус, следуя семейной традиции. А что делать, если не одно и не два поколения семьи верой и правдой служили под Андреевским флагом? Но сердце у младшего сына капитана второго ранга Красницкого не лежало к карьере морского офицера. С младших классов гимназии он мечтал об университете, видя себя археологом, новым Шлиманом или, на худой конец, автором «Истории государства Российского». Но так уж сложилась жизнь – Санкт-Петербург, младшие, потом специальные классы Морского корпуса, гардемаринские нашивки, палаш, впервые надетый в город по случаю тезоименитства… На корабельной практике Федя увлекся гальванической техникой и минным делом, но страсть к истории осталась жить в бывшем гимназисте – а потому однокашникам по корпусу, а позже и сослуживцам не приходилось гадать, что подарить ему на день рождения или, скажем, на Рождество. Конечно, книгу! А лучше – альбом с литографиями или фотографическими снимками, изданный к какому-нибудь памятному событию. Так, на прошлый день рождения таганрогский дядюшка прислал дорогому Феденьке альбом, выпущенный Военным ведомством по случаю шестидесятилетия Севастопольской осады. Толстенный том, переплетенный в зеленый бархат, содержал сотни фотографий и дагеротипов, сделанных французскими и британскими репортерами в Крыму. Лагерь в Евпатории, Балаклава, поля сражений, осада… Заключительный раздел содержал виды Севастополя после падения города. Обрушенные стены, разоренные батареи, избитые ядрами дома, зияющие окнами без стекол, и снова – руины, руины, руины…
И вот он едет в пролетке по Севастополю, еще не подвергшемуся бомбардировке, не сжатому в тисках осады. Колеса стучат по брусчатке, по сторонам, справа и слева, дома – опрятные, целые… ЖИВЫЕ. Живы и корабли – эти многопушечные красавцы, заполнившие гавань. И – люди. Они тоже живы, не ранены, ходят по тротуарам, разговаривают, смеются. Город совсем не узнать, хоть Федя и провел в нем немало времени – но это был совсем другой Севастополь, 1916 года от Рождества Христова. А вот лица прохожих почти не изменились, разве что стало заметно многолюднее, да и одежда – будто из детских книжек о Севастопольской страде.
На улицах много матросов. Пожалуй, больше чем в том, знакомом ему по 1916-му. Ну разумеется, сообразил мичман, на здешних кораблях многочисленные команды – чтобы управляться с парусами, плюс прислуга орудий, которых может быть поболее сотни. На матросских бескозырках не видно привычных ленточек, их введут лет через пятнадцать, а то и позже. И названий кораблей тоже нет – на околышах лишь прорезные буквы и цифры, подложенные желтым сукном. Нижние чины носят робы из грубой парусины, на ногах – то ли тапочки, то ли мягкие туфли из той же ткани, с прошитой парусиновой подошвой. Причем матросы нередко расхаживали по городу босиком, неся свои «тапочки» в руках.
Офицеры все в длинных узких сюртуках, при саблях; на многих – фуражки с характерными «нахимовскими» козырьками. Ну как же, флотская молодежь подражает любимому комфлота. Кое-кто из них узнавал гостя из грядущего – сколько раз Федя смущался, когда перед ним, зеленым мичманом, брали под козырек капитаны второго ранга или драгунские ротмистры! Слава богу, что они не знают о его ужасной оплошности…
Очнувшись на госпитальной койке, Федя не сразу осознал всю глубину своего падения. А осознав, понял, что осталось одно – пустить себе пулю в лоб. Ведь это из-за его, мичмана Красницкого, глупости вышел из строя «Заветный», погибли люди!
