Андрею не хотелось снова оказываться в числе опоздавших и ловить на себе снисходительные взгляды – мол, что ожидать от сухопутной крысы? Но он все же позволил себе задержаться на несколько секунд и полюбоваться видом кораблей, идущих в походном строю.
«Владимир» возглавлял колонну. Вторым мателотом шел «Крым», за ним – «Громоносец». На правом крамболе у него резал черноморскую волну «Морской бык», имея в кильватере «Бессарабию» и «Вобан». За «французом» пристроился «Херсонес»; замыкала колонну «Одесса».
– Пойдемте, Андрей Геннадьич! – донеслось от трапа. – Буфетчик к обеду открыл превосходную мадеру, зазеваетесь – на вашу долю не хватит, будете пить бессарабскую кислятину!
Да, подумал Андрей, время марочных крымских вин еще не пришло. Граф Воронцов не так давно начал разводить в своих имениях Алупка, Массандра, Ай-Даниль и Гурзуф отборные сорта винограда, и слава его погребов не успела еще прогреметь по всему миру. А вот рислинг с виноградников Шабо, возделываемых потомками швейцарцев и французов, приглашенных в Бессарабию Екатериной, имеется в избытке. Хотя до крымских сортов ему ох как далеко…
Он еще раз окинул взглядом кильватерную колонну и поспешил в кают-компанию.
III
Крейсер II ранга «Алмаз».
4 октября 1854 г.
Мичман Красницкий
С тех пор как англичанин Чарльз Берд в 1815-м прокатил царицу по Финскому заливу на пароходике, а потом взялся строить суда на механической тяге, прошло около сорока лет. На больших реках – Волге, Каме, Дону, Днепре – возникли первые ростки пароходного сообщения. По Волге вовсю ходили кабестаны и забежки
[15], а в 1821 году пароходик «Пчелка», перетащенный через днепровские пороги, пришел и в херсонский порт. В Николаеве на казенной верфи помаленьку осваивали пароходное дело: буксиры и каботажные пароходики бороздили днестровский лиман, Черное и Азовское моря. Машины и котлы «сундучного», берегового типа, а потом и галерейные, с дымогарными трубами, везли издалека, с Ижорского казенного завода, с завода Берда в Санкт-Петербурге, из-за границы. В Николаеве своих машин не производили, зато могли отремонтировать любой агрегат, хоть российского, хоть иностранного производства.
* * *
Распоряжением князя Меньшикова от Днепра до Аккермана, по всему Азовскому морю и побережью Кавказа срочно собирали малые пароходы, способные к каботажному плаванию. Забирали в казну частные суда – например шестидесятитонный «Ростов», до войны совершавший рейсы с пассажирами от Таганрога до Ростова, и сорокашеститонный железный «Луба», занимавшийся буксировкой судов между Одессой и Херсоном. В Севастополе и Николаеве два десятка подходящих посудин спешно переделывали в «минные тараны»: набивали носовые отсеки пустыми бочками, бревнами, блиндировали котел и машину мешками с песком, сооружали импровизированную защиту мостиков – все для того, чтобы судно успело под градом пуль и ядер подвести под днище вражеского корабля клепаный цилиндр шестовой мины. На обратный «рейс» надежды было мало, а потому экипажи «минных таранов» набирались из добровольцев – «охотников», как их здесь называли.
Вооружение для этих пароходиков, шестовые и буксируемые мины, только предстояло изготовить, для чего мичман Красницкий вез с собой кое-какие приспособления, материалы, сварочный аппарат и около трехсот пудов тротила – начинку шести гальваноударных мин, вытраленных и разоруженных такой дорогой ценой. К взрывчатке прилагались провода, сухие батареи и хитроумные гальванические устройства для взрывателей. Ими должен заниматься старшина-электрик с «Адаманта», командированный в Николаев вместе с мичманом.
Кроме «минных таранов» предполагалось использовать и катера. Федя сгоряча предложил соорудить для них из листовой меди и обрезков труб аппараты для метательных мин, вроде тех, что с 80-х годов XIX века ставили на катера и миноноски, а позже в Порт-Артуре переделывали в минометы. Проект, увы, отвергли – за оставшиеся полторы-две недели ни изготовить, ни довести до ума эти конструкции не представлялось возможным. Мичману-рационализатору было велено не умничать и приберечь идеи «на потом», а пока изучить все, что нашлось в «запоминающих машинах» «потомков» по первым опытам в области минного дела. А нашлось немало – Велесов, как кроликов из цилиндра, извлек на свет божий и воспоминания адмирала Макарова о применении минных катеров в Балканской кампании, и статьи о использовании минного оружия в войне Севера и Юга, и чертежи шестовых и буксируемых мин. Позже дойдет и до метательных, утешил юношу Краснопольский, а там, даст бог, и до самодвижущихся.
Велесов, выслушав эти рассуждения, усмехнулся и сослался на некий закон Мерфи. А когда Федя поинтересовался, что это за Мерфи и в чем заключается названный его именем закон, наповал сразил мичмана чеканной формулировкой: «Если существуют два способа сделать что-либо, причём один из них ведёт к полному краху, то кто-нибудь изберёт именно этот способ». Время для экспериментов еще настанет, сказал «потомок», а пока задача мичмана Красницкого – выполнить то, что ему поручено, уложившись в сроки. Ведь согласно одному из следствий того же подозрительного закона: «Всякая работа требует больше времени, чем вы планируете на нее потратить».
В отряд минных катеров должны были войти шесть единиц: три гички с подвесными пятидесятисильными моторами «Ямаха» на транцах, разъездной катерок с газолиновым мотором, позаимствованный на «Алмазе», а также два катера конструкции генерала Тизенгаузена. Мичман знал, что в «прошлый раз» единственный катер затонул во время ходовых испытаний из-за малой мореходности, и собирался во что бы то ни стало довести конструкцию до ума. Федя решил, что пойдет в атаку на таком катере, и если что-нибудь пойдет не так – сам за это и расплатится.
* * *
Даша пришла провожать Федю на Графскую пристань. Мичман с утра заглянул в госпиталь, но с Дашей не увиделся – неулыбчивая пожилая добровольная сестра сказала, что Дарья Михайлова сейчас на курсах, устроенных Пироговым для женского персонала госпиталя. Просить, чтобы ее позвали, молодой человек постеснялся, а дожидаться конца занятий не мог – его ждали в артиллерийских мастерских. Оставив для Даши записку, он отправился по своим делам, уже не надеясь увидеть ее до возвращения из Николаева. И каково же было его удивление, когда на ступенях пристани мелькнули знакомые платок и передник!
К счастью, мичман возвращался на корабль один, иначе природная застенчивость не позволила бы ему задержать сослуживцев. Крикнув шлюпочному старшине: «Погоди, братец, я сей же час», он едва удержался, чтобы не кинуться навстречу девушке со всех ног, как в годы гардемаринской юности. Вместо этого Федя подошел и сдержанно (как ему представлялось) поздоровался. Даша, смущенная не меньше его, неумело присела в книксене и протянула юноше узелок с домашней снедью: глечик творога, завернутые в тряпицу пироги, копченая рыбка, ломоть сала, несколько огурцов и головка чесноку. Мичман пытался отнекиваться, ссылаясь на обильный стол кают-компании, но, разглядев неподдельное огорчение в Дашиных глазах, сдался. Девушка немедленно повеселела и принялась излагать последние госпитальные новости. Главной из них был «обеспамятевший дохтур» с «Адаманта»: его доставили в госпиталь несколько часов назад, и Пирогов уже успел осмотреть нового пациента.
