– Я не могу показать тебе это, пока оно не будет готово, – сказал Фредриксон. – Ты пришел слишком рано.
– Я и не думаю глядеть на твое изобретение, – с обидой сказал я. – Мне просто хочется поговорить!
– О чем же? – удивился он.
Немного помолчав, я спросил:
– Милый Фредриксон, а что делает вольный искатель приключений?
– Что ему хочется, – ответил Фредриксон. – Что ты еще хотел сказать? Мне вообще-то немножко некогда.
Приветливо помахав ушами, он скрылся в темноте. Вскоре я снова услышал, как он заколачивает гвозди. Всю обратную дорогу меня одолевали никчемные мысли, ни одна из которых не могла стать идеей, и в первый раз мне не доставляло удовольствия думать о самом себе. Я погрузился в состояние глубокой печали, что случалось со мной в жизни и после, когда кто-нибудь делал что-нибудь лучше меня.
Однако я нашел это новое чувство весьма интересным, догадываясь, что, несмотря ни на что, оно свидетельствует о моем таланте. Я заметил: когда я позволяю себе впасть в меланхолию, вздыхать, уставясь в морскую даль, это доставляет мне своего рода удовольствие. Мне было ужасно жаль себя, а это так приятно.
Пребывая в таком настроении, я с помощью инструментов Фредриксона рассеянно начал кое-что переделывать в навигационной каюте, используя выброшенные на берег обломки реек. Мне казалось, что дом слишком низенький.
Эта печальная, но важная для моего развития неделя миновала. Я забивал гвозди и размышлял, пилил и размышлял, но ни одна гениальная идея не родилась в моей голове.
Ночь на четверг была тихая и светлая. На небе сияла полная луна. Все замерло. Даже подданным Самодержца надоело кричать «ура!» и пускать фейерверки. Я достроил лестницу, ведущую на верхний этаж, и сидел у окна, положив мордочку на лапы. Стояла такая тишина, что слышно было, как мохнатые ночные бабочки чистят свои крылышки.
И тут я увидел на песчаном берегу маленькое белое существо. При первом взгляде я решил, что это хатифнатт. Но когда оно, скользя, приблизилось немного, шерсть у меня на затылке встала дыбом. Существо было прозрачное. Я отчетливо различал камни сквозь него, оно насквозь просвечивало и не имело тени! Если добавить, что оно было закутано во что-то, похожее на тончайшую белую занавеску, каждому станет ясно, что это было привидение!
Я взволнованно поднялся. Заперта ли дверь внизу? Может быть, привидение может пройти сквозь нее… Куда мне деваться? Вот заскрипела наружная дверь. Холодный ветерок взметнулся вверх и подул мне в затылок.
Теперь, вспоминая об этом, я не уверен, что испугался тогда, просто, наверное, решил быть как можно осторожнее. Поэтому я заполз под кровать и стал ждать. Чуть погодя лестница заскрипела. Один раз скрипнула, второй… Я знал, что у лестницы девять ступенек (эту лестницу было ужасно тяжело делать, она была винтовая). Итак, я сосчитал до девяти, потом стало совсем тихо, и я подумал: «Теперь оно стоит за дверью…»
На этом Муми-папа закончил чтение и сделал эффектную паузу.
– Снифф, – сказал он, – подкрути вверх фитиль керосиновой лампы. Подумать только, когда я читаю про эту ночь с привидениями, лапы у меня становятся совершенно мокрые!
– Кто-то что-то сказал? – пробормотал Снифф, проснувшись.
Папа Муми-тролля взглянул на Сниффа и сказал:
– Да нет, ничего. Просто я читал свои мемуары.
– Про привидение – это хорошо, – сказал Муми-тролль, который лежал, укрывшись одеялом до ушей. – Пусть оно будет. Но про печальное настроение, по-моему, лишнее. Получается слишком длинно.
– Длинно? – обиженно воскликнул папа. – Что ты называешь длинным? В мемуарах должно быть описание печальных чувств. Во всех мемуарах это есть. Я пережил кризис.
– Что пережил? – удивился Снифф.
– Мне было ужасно плохо, – сердито объяснил папа. – Я был так несчастлив, что даже не заметил, как построил двухэтажный дом!
– А на яблоне Юксаре были яблоки? – спросил Снусмумрик.
– Нет, – отрезал папа и, поднявшись, захлопнул тетрадь в клеенчатой обложке.
– Послушай, папа, – сказал Муми-тролль, – про это привидение ужасно интересно.
Но папа спустился в гостиную – бывшую навигационную каюту – и уставился на барометр-анероид, который по-прежнему висел над комодом. Что тогда сказал Фредриксон, увидев дом Муми-папы? «Надо же, что ты смастерил! Надежная защита». А другие вовсе не заметили, что дом стал выше. Может, ему надо было сократить эту главу о чувствах? Может, она кажется глупой и вовсе не занимательной? Может, и вся книга глупая?
– Никак ты сидишь здесь в темноте? – сказала Муми-мама, открывая кухонную дверь. Она была в кладовой и готовила бутерброды.
– Мне кажется, глава о переживаниях моей юности нелепая, – сказал папа.
– Ты говоришь про начало шестой главы? – спросила она.
Папа что-то пробормотал.
– Это одно из лучших мест во всей книге, – сказала Муми-мама. – У тебя получается гораздо правдивее, когда ты перестаешь хвастаться. Детишки слишком малы, чтобы понять это. Я принесла и для тебя бутерброд на ночь. Ну, пока.
Она пошла наверх по лестнице. Лестница проскрипела точно как тогда, девять раз. Но эта лестница была прочнее, чем старая…
Папа съел бутерброд в темноте. Потом он тоже поднялся наверх, чтобы читать дальше Муми-троллю, Снусмумрику и Сниффу.
Щель в дверях чуть-чуть расширилась, и маленький белый дымок влетел в комнату. Свернувшись клубком на коврике, он таращил два белых мигающих глаза – из своего укрытия под кроватью я это видел совершенно отчетливо.
«Это в самом деле привидение», – сказал я себе (во всяком случае смотреть на него было не так страшно, как слушать скрип на лестнице). В комнате стало холодно, как во всех рассказах о привидениях, из всех углов сквозило, и привидение вдруг чихнуло.
Дорогие читатели, не знаю, как вы при этом почувствовали бы себя, но я с этой минуты начал относиться к нему с меньшим уважением; я выполз из-под кровати (между прочим, привидение уже и так заметило меня) и вежливо сказал:
– Будьте здоровы!
– Сам будь здоров, – сердито ответило привидение. – Призраки ущелий жалуются в эту мрачную злосчастную ночь!
– Не могу ли я вам чем-нибудь помочь? – спросил я.
– В такую злосчастную ночь, – угрюмо продолжало привидение, – скрипят забытые кости на морском берегу.
– Чьи кости? – удивился я.
– Забытые кости, – ответило привидение. – Бледно-желтый ужас скалит зубы над заклятым островом. Берегитесь, смертные, я вернусь в пятницу, тринадцатого сего месяца.
