Нахожу ключи и закрываю сумку:
– А почему ты не делаешь уроки?
Он снова пожимает плечами:
– Не хочу.
Мяч отскакивает от стены – раз, другой, третий.
– Я вообще не люблю школу, мэм. – Он смотрит в небо. – Ух ты, какой закат! Ни разу не видел такого оранжевого.
У меня на крыльце стоит кресло-качалка, перетянутое желто-зеленой тканью; я кладу туда сумочку и подхожу к перилам. Грег прав, сегодня великолепный закат: небо на западе переливается всеми оттенками оранжевого и розового, солнце опускается за горы в алом ореоле. Наверное, размышляю я, Грег когда-нибудь станет художником, ведь маленькие дети редко проявляют такую чуткость.
Рассматриваю мальчишку. Нескладный, темноволосый, весь в веснушках. Белая футболка изрядно перепачкана, комбинезон великоват и болтается на худеньких бедрах. Давно не стриженные вихры лезут в глаза.
– Грег, – начинаю я; он косится на меня, на небо, потом отворачивается к стене. – А в школе есть предметы, которые тебе нравятся?
Грег обдумывает вопрос и подкидывает мяч:
– Математика – ничего так. Иногда у меня даже получается. – Мяч отлетает от стены снова и снова. – С остальными плохо.
– Почему? Что для тебя труднее всего?
– Чтение, – отвечает Грег. – Ну, просто… Не знаю, мэм, у меня не выходит. Я читаю очень медленно. И вообще. – Он краснеет и отворачивается.
– А ты… – Я не знаю, как сформулировать свой вопрос. – Ты ведь можешь попросить учителя помочь.
– Мэм, не подумайте плохого, но у моей учительницы толпа ребят в классе. Не знаю, сколько нас там, но много. Она иногда даже мое имя не может вспомнить.
Киваю, размышляя над его словами. Я помню это чувство, я ведь сама преподавала в школе. Детям столько всего нужно от учителя, но они никогда не признаются в этом сами. На тебя устремлено множество взглядов: некоторые бессмысленные, некоторые – заинтересованные. Кто-то внимательно слушает, когда начинаешь объяснять тему. Но далеко не все.
Учитель обязан помочь всем малышам независимо от их талантов и природных склонностей. Но как это сделать, если детей в классе много, а ты один? Как справиться с такой непосильной задачей?
А вдруг Грег никогда не научится читать? Как у него сложится жизнь, если он не освоит эту нехитрую науку?
– Грег, – решительно говорю я, – у меня есть замечательные детские книжки. Отличные книжки для мальчиков. Про братьев Харди – ты про них слышал? А еще веселые истории про Генри Хаггинса и его пса Рибзи. Хочешь сегодня зайти ко мне в гости? Мы вместе выберем для тебя что-нибудь. – Улыбаюсь ему. – Я хочу помочь, – говорю тихо и ласково, – мне кажется, нам обоим было бы интересно.
Он прикусывает губу и бросает мяч о стенку еще несколько раз.
– Хорошо, я подумаю.
Грег не смотрит на меня. Спустя пару минут я захожу в дом и закрываю за собой дверь.
После ужина я запрещаю себе думать о Спригфилд-стрит и о том мужчине из сна, а также о детях и горничной. Все мои мысли о юном Греге Хансене; я перебираю книжки на полках, вытаскивая истории для маленьких читателей. Не знаю, насколько серьезные трудности у Грега с чтением и сильно ли он отстает от школьной программы. Не совсем понимаю, как я могу помочь. Но если он захочет попробовать, я точно не откажусь.
В восемь часов раздается стук в дверь. Бегу к порогу, открываю: передо мной в тусклом свете фонаря стоит Грег, съежившийся и взволнованный.
– Я подумал… – Он смотрит себе под ноги. – Я подумал, что хочу посмотреть на ваши книжки.
– Конечно, заходи. – Улыбаюсь и приглашаю его в дом.
Глава 7
Я плаваю в зеленоватой воде. Глаза прикрыты, но сквозь ресницы я различаю, что в комнате царит полутьма. Осторожно шевелюсь, чувствуя, как теплая вода омывает тело.
Открываю глаза, ожидая увидеть просторную зеленую ванную в доме на Спрингфилд-стрит. Но эта ванная комната гораздо теснее. Стены в ней тоже зеленые, как и унитаз, раковина и маленькая ванна, в которой я растянулась. Вентиль на кране украшен витиеватой гравировкой из переплетенных букв «С» и «F». Рядом с раковиной на деревянной полке стоит толстая желтая свеча в прозрачном стеклянном блюдце, ее дрожащее пламя отбрасывает тени на стены комнаты. На опущенной крышке унитаза аккуратно сложено белое полотенце, чтобы можно было легко дотянуться, когда встанешь из ванны. На крючке, прибитом к двери, висит короткий пеньюар – кружевной, совсем крошечный, ярко-красный. Господи, да как такое можно носить?
Раздвижная оконная рама приоткрыта, и снаружи доносятся возгласы уличных торговцев и музыка. Аккордеон? Удивительно!
Я вытягиваю руки и шевелю пальцами. На левом безымянном по-прежнему красуются два кольца. Сегодня я разглядываю их куда внимательнее, чем в самом первом сне: широкое обручальное кольцо и изящное обручальное, с бриллиантом и гравировкой по золоту. Я плохо разбираюсь в бриллиантах, но это довольно крупный камень. Не настолько, чтобы казаться кричащим и безвкусным, но сразу видно, что не дешевка.
Да и руки у меня выглядят очень ухоженными – ни следа отросшей кутикулы, аккуратный маникюр, на ногтях бледно-розовый лак. Морщин гораздо меньше, чем в реальной жизни, я здесь определенно моложе.
Раздается стук в дверь, и в ванную неуверенно заглядывает Ларс:
– Просто хотел проверить, не уснула ли ты тут, родная.
Я улыбаюсь ему, и сердце сжимается от нежности:
– Заходи, составишь мне компанию.
Он смеется:
– Я вряд ли влезу в эту крохотную ванную.
Ларс все-таки переступает порог, закрывает дверь и осматривается по сторонам.
– Да уж, французы все делают маленьким и изящным. Только порции у них гигантские. – Он похлопывает себя по животу. – Отличный был ужин! Давно не пробовал ничего такого.
– Смотри не налегай на выпечку, – шутливо предупреждаю его. Понятия не имею, почему мне в голову пришла эта реплика. Просто с языка сорвалось.
Тут я замечаю, что Ларс тоже выглядит моложе и стройнее: волосы гораздо гуще, седины почти нет. На нем обычные брюки и белая рубашка без галстука, он спокоен и невозмутим. Когда Ларс улыбается, вокруг синих глаз собираются морщинки, но в предыдущих снах они были куда глубже.
– Ты сногсшибательно выглядишь, – сообщаю я. – Такой молодой и энергичный.
Он наклоняется за поцелуем.
– Ты у меня тоже красавица. – Ларс многозначительно оглядывает меня с ног до головы. – Вся целиком.
Неожиданно я вспоминаю фотографию на стене нашей спальни на Спрингфилд-стрит – и понимаю, где мы. У нас медовый месяц. Мы в Париже.
– Точно! – восклицаю я.
Он снова смеется:
– Ты что-то придумала? Не хочешь поделиться?
