Он трясет меня за плечо. Длинные тонкие пальцы впиваются мне в руку, будто маленькие ножи. Я потираю пострадавшее место:
– Ай! Майкл, больно!
Он пропускает мои слова мимо ушей.
– Мам, я тебя звал, а ты не отвечала.
– Прости, – говорю я, хотя извиняться совсем не хочется.
Осматриваюсь. Мы сидим на скамейке около детской площадки, слева от нас виднеется маленькое озерцо. Кручу головой, пытаясь найти горы: они расположены на западе, и для Денвера это самый удобный ориентир. Потом определяю другие стороны света. Озеро находится к северу от нас. На востоке и западе видны жилые районы с рядами домов. На юге – пустое заснеженное поле, а за ним еще одно озеро, тоже совсем маленькое. Если присмотреться, можно разглядеть высокий забор из металлической сетки, огораживающий теннисные корты на противоположном берегу южного озера. Вдалеке над деревьями высится башня из красного кирпича с часами.
Кажется, мы в Вашингтон-парке. Башня с часами принадлежит зданию Южной средней школы, которую я окончила больше двадцати лет назад. Школа расположена через дорогу от южного края парка: когда я училась, мы часто бывали в парке во время уроков физкультуры, бегали по извилистым дорожкам и учились подавать мяч на теннисном корте.
Примерно пять или шесть миль отделяют нас от дома на Спрингфилд-стрит, где мы живем с Ларсом и детьми. Зато дом моих родителей на Йорк-стрит находится всего в нескольких кварталах отсюда. Фотография, которая висит в коридоре – родители вместе со мной на пикнике, – сделана в этом парке. Я уже давно сюда не приезжала, но в детстве бывала здесь постоянно, резвилась на детской площадке и плавала в озере. Оно называется озеро Смита, и окрестная детвора любила рассказывать страшные истории о подводных чудищах, живущих на дне. «Не заплывай слишком далеко, – пугали мы друг друга. – А то тебя сожрет одноглазый монстр».
С годами парк и детская площадка сильно изменились. Качели кажутся совсем новыми, пляж закрыт по решению городских властей несколько лет назад: озеро было слишком маленьким, в нем купалось много людей, вода стала мутной и грязной. Наверное, мы с друзьями были правы насчет чудищ, живущих в темных водах.
Кроме нас с Майклом, на площадке никого нет. Половина озера покрыта льдом, воздух холодный, небо затянуто тучами. Кажется, вот-вот пойдет снег. Я поднимаю голову и втягиваю холодный воздух, как собака, чующая незваного гостя.
Что мы здесь делаем? Где остальные дети?
– Майкл, – спрашиваю я, – где Митч и Мисси?
Он морщится – правда, при этом взгляд его направлен не на меня, а на качели, расположенные в нескольких метрах от нас.
– Ты прекрасно знаешь, мам. Там, где они всегда бывают днем.
– И где же это?
Теперь он улыбается. Наверное, думает, что я с ним играю.
– Ну же, ответь, – уговариваю я, – где они?
– Мам!
Он хохочет. Удивительно, но мне нравится его смех. Такой веселый и звонкий, что я совсем не к месту вспоминаю, как смеется моя мама.
– Мама, глупышка! Они же в школе!
– Ясно.
Я опираюсь руками в лайковых перчатках на зеленую скамейку.
– А ты почему не в школе?
Он снова смеется и неуклюже спрыгивает на землю.
– Ну все, хватит дурачиться, – отвечает он. – Ты же знаешь, что я не хожу в школу.
Вот как. Ох, господи!
Он вприпрыжку бежит к качелям. Забирается на них, но сидит без движения – явно не умеет раскачиваться.
– Мам, покатай!
Поднимаюсь со скамейки, подхожу к Майклу. Легонько толкаю его в спину. Не знаю, как он любит качаться – сильно или не очень, но каждый раз толкаю чуть-чуть сильнее. Он радостно хохочет. Приноровившись к темпу, который ему нравится, продолжаю в том же духе.
– У-у-ух! – весело вопит Майкл, рассекая воздух.
Я внимательно разглядываю его. На нем зеленые вельветовые штаны, клетчатая шерстяная курточка, пушистая темно-синяя вязаная кепка с ушами. Интересно, ее связала моя мама? Очки в роговой оправе с толстыми линзами плотно сидят на носу. Похоже, без них он слеп, как котенок.
Он худее, чем Митч и Мисси. Те двое пошли в меня и Ларса, плотные и коренастые. Майкл совсем как тростинка: штаны болтаются на тоненьких ногах, сквозь рукава куртки выпирают острые локти. Интересно, он такой хрупкий от рождения или просто привередлив в еде? По цвету волос и чертам лица он очень похож на Митча, вполне возможно, что они близнецы. Не знаю, каковы шансы забеременеть тройней и бывает ли так, что двое детей из трех оказываются близнецами. Честно говоря, в реальной жизни я никогда об этом не задумывалась.
Закрываю глаза и прикладываю руку к животу. Пытаюсь представить, каково носить внутри сразу трех малышей. Не получается. На ум приходят наши школьные спектакли и мисс Поттс из театрального кружка, вечно твердившая: «Почувствуйте переживания вашего героя. Станьте им». Фриде этот совет пришелся по душе, и она с энтузиазмом перевоплощалась в зловещую леди Макбет или смелую, дерзкую актрису Терри Рэндалл из пьесы «Дверь на сцену». Но у меня ничего не выходило. Кого бы я ни играла, мне никогда не удавалось забыть, что под продуманным костюмом и толстым слоем грима скрывается всем знакомая и ничем не примечательная Китти.
Точно так же я чувствую себя и сейчас, пытаясь представить, что беременна тройней. У меня бы никогда не получилось сыграть эту роль убедительно. Зрители сразу бы поняли, что у меня только подушка под юбкой. Убираю руку с живота и продолжаю раскачивать качели.
И тут мне приходит в голову блестящая мысль.
– Майкл!
– Что? – не оборачиваясь, спрашивает он.
– Когда мама вела себя как глупышка… – Я неуверенно замолкаю, зная, что ступаю по тонкому льду. Что я буду делать, если он закатит истерику? Никто не придет на помощь, мы здесь одни. Делаю глубокий вдох и продолжаю, собрав волю в кулак: – Когда мама задавала странные вопросы, тебе было интересно?
Он едва заметно пожимает плечами.
– Не знаю. – В голосе никаких эмоций.
– Можно, я… ты не возражаешь, если я задам тебе еще несколько странных вопросов?
Он снова пожимает плечами:
– Не знаю.
Наверное, сейчас мы оба рады, что не видим друг друга.
– Давай попробуем, – предлагаю я. – Ну, например: сколько тебе лет, Майкл?
Он молчит, и я, затаив дыхание, жду и надеюсь на лучшее.
– Майкл? Ты меня слышал?
– Я думаю! – кричит он. – Не видишь, я думаю?!
Качели подлетают ко мне, и я с отвращением отдергиваю руки, сбиваясь с ритма.
– Извини, – шепчу я.
Пара минут проходит в полной тишине. Успокоившись, я продолжаю раскачивать качели. Потом он звонко спрашивает:
