Писем у меня немного. Пара счетов, рекламная листовка с купоном на бесплатную мойку автомобиля – точно не пригодится, у меня даже машины нет – и открытка от мамы.
Доброе утро, солнышко!
Надеюсь, погода у вас хорошая. Здесь 30 градусов и влажно, но совершенно чудесно. На всей земле не найдется места лучше, поверь мне!
На всякий случай напомню, когда мы возвращаемся. Вылетаем ночью 31 октября, пересаживаемся в Лос-Анджелесе и будем в Денвере в четверг 1 ноября.
Нам тут очень хорошо, но мы уже соскучились по дому и по разноцветным осенним листьям. И по тебе, конечно.
Люблю,
мама.
P.S. А еще я мечтаю вернуться в больницу; ужасно скучаю по малышам. Интересно, сколько их родилось после нашего отъезда???
Я невольно расплываюсь в улыбке. Последние три недели мои родители провели в Гонолулу и останутся там еще недель на пять. Серьезное путешествие, до этого они никогда не уезжали так далеко от Денвера. В июне была сороковая годовщина их свадьбы, и они решили отметить круглую дату этой поездкой. Мой дядя Стэнли служит на военно-морской базе в Перл-Харборе, и родители сейчас живут вместе с ним и тетей Мэй в Гонолулу.
Для них это настоящее приключение, которое запомнится на всю жизнь, но я понимаю, почему они, особенно мама, не хотят отлучаться из дома дольше чем на два месяца. Мама работает в центральной больнице Денвера в отделении для новорожденных. Сколько себя помню, она всегда была там волонтером («Самая старая волонтерка на планете», – шутливо говорит она о себе). Отец долгие годы собирал электросчетчики в компании «Колорадо паблик сервис». А в прошлом году, когда ему исполнилось шестьдесят, он чуть раньше срока ушел на пенсию. Теперь папа целыми днями слоняется по дому, читает книги и два раза в неделю играет в гольф с друзьями, даже зимой, пока не выпадет снег.
Опять возвращаюсь к ночным грезам: когда я была в спальне девочки, за окном тоже шел снег. Как ее звали? Мисси? Да, за окном в спальне Мисси шел снег. Поразительно, какие мелочи я замечаю во сне: мое воображение рисует целые снежные пейзажи.
Вспоминая о семейной идиллии, царившей в том доме, я улыбаюсь. Двое славных ребятишек и синеглазый муж.
Допиваю кофе, складываю мамино послание в папку с другими ее открытками (она шлет их по три-четыре штуки в неделю). Эта папка лежит на моем письменном столе рядом с фотографией родителей.
Потом встаю и иду набирать ванну. Сон был хорошим, но пора заняться настоящими делами.
До нашего книжного на Перл-стрит я хожу пешком, это всего в паре кварталов от дома. Фрида тоже ходит пешком, и иногда мы встречаемся на полпути. Но сегодня я сворачиваю на Перл-стрит в одиночестве – и замираю, глядя на тихую безлюдную улицу. Вокруг ни души, на дороге нет ни одной машины. Аптека открыта, я вижу подсвеченную вывеску в левом окне. Бистро тоже открыто. Утром туда заглянет пара-тройка прохожих, чтобы захватить с собой кофе и ржаной сэндвич с салями. Но только пара-тройка, не больше.
Так было не всегда.
Мы с Фридой открыли книжную лавку «У сестер» осенью 1954 года, и тогда мы считали, что это отличное место для магазина. В то время на нашу улицу сворачивала Бродвейская трамвайная линия. До кинотеатра «Вог» было рукой подать, и мы работали каждый день до позднего вечера, когда там шли фильмы. Зрители, коротавшие время перед сеансом или возвращавшиеся домой, часто к нам заходили. По вечерам у нас бывало много посетителей: они бродили по книжной лавке, надеясь среди стеллажей с книгами встретить таинственную красавицу или обворожительного незнакомца.
Теперь все изменилось. Бродвейскую линию закрыли – все трамвайные линии отменили, на смену им пришли автобусы. Новые автобусные маршруты огибают Перл-стрит, и на улице стало тихо. В «Вог» по-прежнему показывают фильмы, но они не привлекают такого количества зрителей, как несколько лет назад. Маленькие торговые кварталы вроде нашего теперь почти опустели, все изменилось. Сейчас горожане на собственных машинах ездят в новые торговые центры, построенные на окраине города.
Мы с Фридой часто это обсуждаем. Что нам делать? Закрыть лавку и окончательно уйти из книготорговли? А может, открыть магазин в одном из торговых центров, как предлагала Фрида несколько лет назад? Я тогда отказалась от этой идеи. Или нужно просто переждать трудные времена – рано или поздно все наладится? Ни я, ни Фрида не знаем ответа. Но мы говорим об этом каждый день.
За прошедшие годы мы обе усвоили одно: ничто не постоянно.
До того как мы открыли нашу лавку, я работала учителем пятых классов и уверяла себя, что не мыслю жизни без этого дела. «Обожаю свою работу, обожаю свою работу, обожаю свою работу», – твердила я про себя, крутя педали. Тогда я еще жила с родителями и ездила в школу на велосипеде.
И как ее можно не любить? В конце концов, я люблю детей, люблю книги и люблю узнавать новое. Разве мне не полагается быть без ума от преподавания?
Однако же, стоя у доски перед толпой десятилетних школьников, я чувствовала себя неумехой-музыкантом, который перехитрил всех и пробился на выступление в переполненном концертном зале. Усевшись за огромный рояль на освещенной софитами сцене, несчастный жулик понимает, что его обман раскроется сразу, как только он ударит по клавишам. Но уже слишком поздно.
Вот как я чувствовала себя в классе. Ладони становились липкими, и я начинала быстро-быстро тараторить. Ученики часто просили меня повторить объяснения. «Мисс Миллер, я не расслышал», – говорил кто-нибудь из них, а остальные подхватывали: «И я ничего не понял. И мне не слышно. Что вы сказали, мисс Миллер?»
Я понимала, что они надо мной смеются. Не по-доброму, а с издевкой.
Конечно, мне попадались и одаренные ребята – слава богу, бывают на свете исключения! – дети, которые могли учиться в любых условиях, умные, шустрые и сообразительные, схватывавшие все на лету. Но их было мало, и встречались они редко.
А еще были родители. Ох уж эти родители!
Помню один отвратительный разговор, случившийся под конец моей преподавательской карьеры. Шейла, дочка миссис Винсент, получила двойку по истории за четверть, и на следующее утро ее мама влетела в мой класс, гневно размахивая табелем и волоча за собой Шейлу.
– Это что же такое? Что это за оценка, мисс Миллер? Шейла говорит, они у вас вообще историю не проходят!
– Конечно, проходят, – ответила я как можно спокойнее и сердито прикусила губу. Ну, с кем я спорю – и зачем? – Мы всю четверть проходили Гражданскую войну.
– Гражданскую войну? Гражданскую? Какой прок маленькой девочке от Гражданской войны – это же было тысячу лет назад!
Вопрос был настолько нелеп, что я не нашлась с ответом. Шейла стояла рядом с матерью и самодовольно смотрела мне в глаза. У меня прямо руки зачесались дать ей затрещину. Конечно, я никогда бы себе такого не позволила, но желание было сильным, почти непреодолимым.
