– Разрежь его – и узнаешь, мальчик у нас будет или девочка.
Ларс озадаченно посмотрел на меня:
– Ты ходила к врачу или к гадалке?
Он с улыбкой взял нож. Я внимательно следила за его реакцией: Ларс отрезал кусочек и растерянно посмотрел на меня.
– Поздравляю, папочка! У нас будет двойня!
Он рассмеялся и помотал головой, не веря своим ушам.
– Замечательно!
Ларс усадил меня к себе на колени, так что большой живот оказался между нами.
– Красавица моя, и как же ты определила, что это не два мальчика? Или не две девочки?
Я улыбнулась.
– Просто знаю. Вот здесь. – Я приложила руку к сердцу, а потом прикоснулась к его груди. – И здесь.
Не помню, что сказала Фрида, когда услышала новость про двойню. Это могло бы пролить свет на наши отношения, но я не помню ее реакции. В начале беременности, когда мы с Ларсом думали, что у нас будет только один малыш, я планировала брать ребенка с собой на работу. Фрида не возражала. Я четко представляла эту картинку: мы с Фридой занимаемся привычными делами, а в углу стоит колыбелька с безмятежно спящим младенцем.
– Когда ребенок подрастет, я найму няню, – заверяла я Фриду. – Все останется по-прежнему, никаких перемен.
– Приятно слышать. – Фрида кивнула и стиснула мою руку. – Не уходи, сестренка. Не бросай меня.
– Ни за что! – твердо сказала я. – Мы что-нибудь придумаем.
– Я помогу тебе найти няню, когда придет время. У моих родителей большие связи. Нужен опытный специалист, Китти. Компетентный и надежный. Я помогу. Не беспокойся, тебе это вредно.
Я с огромной благодарностью кивнула:
– Это было бы просто здорово, Фрида. Спасибо!
Да. Я хорошо помню этот разговор.
Объявив радостную новость, доктор Сильвер предупредил, что мне нельзя сильно напрягаться, и настоял на том, чтобы я вполовину сократила рабочий день. Пришлось пообещать Фриде, что я постараюсь как можно скорее вернуться к привычному графику. Брать на работу сразу двух малышей было бы глупо, поэтому мы решили побыстрее найти няню.
На двадцать восьмой неделе врач прописал мне постельный режим, но Фрида, помня о моем обещании, почти не расстроилась. Мой режим был не слишком жестким: на улицу мне было нельзя, но по утрам я вставала с постели и перебиралась на диван. Прохаживалась по комнатам, чтобы размять ноги, сама готовила обед, если дома никого не было.
Правда, меня редко оставляли одну. Мама приходила почти каждый день. Присматривала за мной, готовила, развлекала меня. Я постоянно благодарила ее за это, а она всегда отвечала: «Перестань, милая. Любая мать на моем месте вела бы себя так же. Как давно я ждала этого момента! Наконец-то стану бабушкой!»
По вечерам Ларс возвращался домой с радостной улыбкой и осыпал меня поцелуями и цветами. Он часто приносил книги или сборники кроссвордов, чтобы я не скучала. Звонил по десять раз в день и спрашивал, как дела.
– Просто хотел услышать твой голос, – говорил он.
Аслан, мой славный Аслан, не отходил от меня ни на шаг, постоянно сидел рядом и довольно мурлыкал. Кажется, ему нравилось такое положение дел. Будь на то его воля, я бы никогда не уходила из дома и всю жизнь вынашивала детей.
Интересно, а Фрида навещала меня, пока я была в плену у дивана? Не помню. Но я уверена, что она иногда заглядывала в гости. А вот часто ли, неизвестно.
Я постоянно листала книги, выбирая имена для детей. Каждый вечер мы с Ларсом их обсуждали. Я твердо знала, какого пола будут мои дети, и отказывалась выбирать больше одного имени для мальчика и для девочки. После долгих разговоров мы остановились на Митчелле Джоне и Мелиссе Клэр. Джоном звали отца Ларса, а Мелисса получила свое второе имя в честь моей мамы. Мы решили звать их Митч и Мисси.
Я прилежно соблюдала все указания медиков, но доносила детей только до тридцать четвертой недели – чуть больше семи с половиной месяцев. Вечером 12 ноября мы с Ларсом смотрели телевизор, устроившись на диване. Внезапно я заметила, что у меня отошли воды, и почувствовала первую болезненную схватку.
– Ларс… кажется, началось, – охнула я.
– Но еще рано! – В его обычно спокойном голосе послышалась паника. – Еще слишком рано!
Я пожала плечами и даже нашла в себе силы рассмеяться:
– Ага, попробуй скажи им об этом.
В больнице нам сообщили, что потребуется кесарево сечение.
– Они не переживут естественных родов, – сердито сказал нам с Ларсом доктор Сильвер. Я попыталась убедить себя в том, что доктор не на меня сердится, но звучало это именно так.
Помню, как Ларс держал меня за руку, как неохотно выпустил мои пальцы, когда меня увозили в операционную. Помню добродушное лицо пожилого анестезиолога.
– Сосчитайте-ка от десяти до одного, милочка, – велел он. Я досчитала до шести, потом стало темно.
Очнулась я в обычной больничной палате. Низ живота горел от боли. Я поморщилась, повернула голову и снова закрыла глаза. Потом заставила себя осмотреться: рядом сидел Ларс.
– Дети… с ними все хорошо? – слабо прошептала я.
Муж устало улыбнулся:
– Все нормально. Они сейчас в отделении интенсивной терапии, потому что еще не могут дышать самостоятельно. Но это нормально, у них слишком маленькие легкие. Врачи говорят, что все прошло замечательно.
– А ведь я была права? Мальчик и девочка?
– Почти. – Ларс качает головой.
– Почти? В каком смысле?
– Любовь моя, у нас девочка. И мальчик. И еще один мальчик.
Пару мгновений я озадаченно молчу, ничего не понимая. Потом до меня начинает доходить.
– Ты хочешь сказать, что у нас… тройня?!
– Ага. Тройня. Врачи считают, что один ребенок спрятался за двумя другими, и из-за этого было слышно только два пульса. – Ларс глубоко вздыхает и берет меня за руку. – Митч и Мисси теперь с нами. Как назовем еще одного парня?
Я лежу на кровати в зеленой спальне, и все эти события встают у меня перед глазами, как будто это было вчера.
Как будто это и в самом деле было.
Думаю о Майкле, который так и остался «еще одним парнем».
Нежданным. Неожиданным.
Он оказался совсем не таким, как мы думали.
Глава 20
Я просыпаюсь дома. Если это место можно назвать домом: тихая квартирка с жизнерадостно-желтыми стенами, пропитанная ложным ощущением безмятежности.
Ложным? От этой мысли трудно избавиться. Я уже не уверена в том, где здесь выдумка, а где реальность. Жизнь с Ларсом и детьми начинает казаться такой правдоподобной, что я больше не могу списывать яркие подробности этого мира на свое богатое воображение.
