Лицо моё пылало. Я хотел ответить, но не находил слов. Мысль о том, чтобы когда-нибудь обзавестись женою, приходила мне в голову и прежде, однако я был удивлён и сконфужен, нежданно услышав такие речи от отца. Заметив моё замешательство, он слегка улыбнулся и проговорил:
– Ну, мой мальчик, что же ты скажешь своему старику-отцу? Ты, разумеется, ещё очень молод, но я в твои годы отдал бы правую руку, появись у меня надежда жениться на девушке, которую я любил.
– На моей матери? – спросил я, уловив в отцовском тоне странную перемену.
– Нет, Пол. Твоя матушка – чудесная женщина, лучше не сыскать. Но та, о которой я мечтал в юности, не знала о моих чувствах к ней. Через год или два она умерла, ни о чём не подозревая. Пожалуй, ей радостно было бы узнать, как я её любил. Бедная Молли! Мне пришлось оставить родные места, чтобы зарабатывать себе на хлеб, а вернувшись, я уже не застал её в живых. Больше я не приезжал в те края. Так вот, мой мальчик: если тебе мила Филлис Хольман и ты полагаешь, что и сам можешь быть ей мил, то у тебя всё сложится счастливее, чем у меня.
Коротко посовещавшись с самим собою и придя к ясному заключению, я наконец-то ответил:
– Отец! Даже полюби я Филлис Хольман, я никогда бы не смог добиться от неё взаимности. Она мне всё равно что сестра, а я для неё брат, младший брат. – Лицо моего родителя чуть помрачнело. – Вы ведь видели, как она развита. Ум её скорее мужской, нежели женский. Греческий и латынь…
– Всё это девушки забывают, стоит им превратиться в жён и матерей.
– Но Филлис знает и многое другое. Она не только образованна, но и мудра. Едва ли она станет высоко ценить меня в сравнении с мистером Хольманом, с которым проводит столько времени, а я бы хотел, чтобы жена относилась ко мне с почтением.
– Жёны почитают мужей не за то, сколько книг они изучили, – возразил отец. Очевидно, ему жаль было расставаться с планом, с которым он успел уже свыкнуться. – Женщина уважает мужа… Не знаю, право, как лучше сказать… за то, что он силён, разумен и честен, а ты, мой мальчик, полагаю, именно таков.
– Не думаю, отец, чтобы я хотел иметь жену выше меня ростом, – сказал я с улыбкой.
Он тоже улыбнулся, но невесело и, помолчав немного, промолвил:
– Что ж, признаться, я размышлял об этом несколько дней и радовался своей затее, как если бы изобрёл новую машину. «Вот, – думал я, – наш Пол, благоразумный, воспитанный молодой человек девятнадцати лет, никогда не огорчавший ни свою мать, ни меня. Пусть он не красавец, однако собой не дурён и со временем может приобрести неплохое состояние. А вот его кузина. Родство их не слишком близкое, а самое, так сказать, подходящее. Ей семнадцать. Хорошая добропорядочная девушка. Воспитание сделало её способной трудиться и умом, и руками». Как единственное дитя своего отца, она унаследовала его учёность – в этом скорее её беда, нежели изъян. А кроме того, я уже говорил тебе, что, став матерью семейства, она всё позабудет – помяни моё слово. Когда Богу угодно будет призвать к себе её родителей, она унаследует дом и землю. А глаза у Филлис так же красивы, как у бедной Молли, и кожа, белая, точно молоко, то заливается румянцем, то снова бледнеет, и прехорошенькие губки…
– О, мистер Мэннинг, кто же эта прекрасная леди? – спросил мистер Холдсворт.
Он услыхал последние слова, внезапно нарушив наш tête-à-tête и тем самым немало смутив нас обоих. Как ни странен был предмет нашего разговора, мой отец, человек простой и прямодушный, не стал скрывать правды.
– Я рассказал Полу о предложении, которое получил, и о возможностях, которые оно перед ним открывает…
– Возможности эти поистине заманчивы, – сказал мой патрон, – но я не думал, что у них «прехорошенькие губки».
– Вы шутник, мистер Холдсворт, – ответил отец. – Когда вы вошли, я как раз говорил Полу, что, если б он и его кузина Филлис Хольман понравились друг другу, я не стал бы чинить им препятствий.
– Филлис Хольман? Дочь того самого фермерствующего священника, который живёт в Хитбридже? Выходит, что, позволяя вам, Пол, часто делать родственные визиты, я способствовал соединенью двух сердец? Сам я ничего об этом не знал.
– Здесь и нечего знать, – проговорил я, стараясь не выказывать всей своей досады. – В наших сердцах не больше любви, чем может быть между сестрою и братом. Я сказал отцу, что не гожусь Филлис Хольман в мужья: она выше и умней меня, а я хотел бы, когда настанет время, обзавестись женой, которая будет уступать мне и ростом, и образованием.
– Так, стало быть, это о её хорошеньком ротике вы давеча говорили? А я, признаться, полагал, будто женская красота несовместна с умом и учёностью. Но прошу прощения, что нарушил вашу приватную беседу. Я пришёл к мистеру Мэннингу по делу.
Предметы, о которых отец толковал с моим начальником, в ту пору мало меня занимали, и я всё думал о давешнем разговоре. Чем дольше я размышлял, тем отчётливее видел, что чувства мои именно таковы, как я их описал. Я горячо любил Филлис Хольман как сестру, но не мог вообразить её своею невестой. Нет, она никогда бы не снизошла (лучшего слова не найти) до того, чтоб стать моей женой. Из раздумий о том, какова должна быть моя будущая супруга, меня вывели слова отца, с теплотою отзывавшегося о мистере Хольмане как о человеке неординарном и достойном всяческих похвал. Я не знал, почему беседа о диаметре ведущего колеса (таков был первоначальный её предмет) настолько переменила своё русло, но одно я видел отчётливо: отцовские речи пробудили в моём патроне любопытство.
– Отчего же, Пол, – произнёс он почти укоризненно, – вы никогда не говорили мне, до чего удивительный субъект – ваш родственник-пастор?
– Возможно, сэр, я и сам не вполне это понимал, – ответил я, – но если и понимал, то не думаю, чтобы вы стали слушать меня, как моего отца.
– Здесь вы, пожалуй, правы, старина! – рассмеялся мистер Холдсворт, и в тот момент я в который раз подивился приятности и живости его лица.
Хотя тем вечером я немного сердился на своего начальника (за то, что он вошёл так внезапно и услыхал простодушные излияния моего родителя), его весёлый заразительный смех мгновенно вернул ему прежнюю власть надо мною. Но даже не случись этого тотчас же, мистер Холдсворт непременно занял бы свой пьедестал назавтра, когда после отъезда моего отца заговорил о нём со мною с таким уважением и так искренно восхищался его великим изобретательским даром, что я не смог скрыть своего волнения.
– Спасибо, сэр! – вырвалось у меня. – Я вам глубоко признателен!
– Ну что вы! Право, не за что. Я не говорю ничего, что не соответствовало бы истине. Ум вашего отца – бирмингемского рабочего, самоучки, как сказали бы многие, – никто не шлифовал, не подкреплял преимуществами, какими снабжают нас путешествия и обширные связи. Он сам отливал свои мысли, как сталь, сам сделал себе имя и состояние, но притом не утратил прямодушия и простоты. Мне трудно бывает сохранять спокойный вид, когда я думаю о том, сколько денег потрачено на моё обучение, сколько городов я объездил и сколько книг прочёл, не сделав после всего этого ничего такого, о чём стоило бы говорить. Должно быть, в вас течёт какая-то особенная кровь? Ведь и родственник ваш, мистер Хольман, сделан, по-видимому, из того же теста.
