Переезд в Хорнби отнял немало времени, в продолжение которого мистер Холдсворт и я оказались слишком заняты, чтобы делать визиты. Пока я гостил у родителей, мой друг посетил Хоуп-Фарм лишь раз. Но постепенно наша жизнь вернулась в прежнюю колею, и однажды, душным вечером, мы наконец решили прогуляться за город, а заодно и повидать пасторское семейство. Прежде чем выйти, я хотел дописать письмо домой, которого не отослал в срок из-за сумятицы последних дней. Мистер Холдсворт сказал, что пойдёт один, а я, если пожелаю, могу отправиться следом.
Выйдя из дому около часа спустя, я снял сюртук и нёс его, перекинув через руку, – до того жаркий и тяжёлый был воздух. Ферма встретила меня распахнутыми настежь окнами и дверьми. На деревьях не колыхался ни один лист. Стояла такая тишина, что поначалу мне показалось, будто дом покинут всеми обитателями, однако, подойдя ближе, я услышал высокий нежный голос, принадлежавший миссис Хольман: она сидела в столовой совершенно одна и, работая спицами при тусклом свете пасмурного вечера, пела гимн.
Радостно меня приветствовав, пасторша пересказала мне маленькие домашние новости двух прошедших недель. Я же поведал ей о том, как обстоят дела у моих родителей, после чего спросил, куда все ушли. Оказалось, что Бетти вместе с работниками отправилась в поле убирать последнее сено, так как, по мнению мистера Хольмана, до утра непременно должен был начаться дождь. Сам пастор, а также Филлис и мистер Холдсворт помогали в уборке. Миссис Хольман тоже думала пойти с ними, но всё же сочла, что пользы от неё будет немного. Лучше ей остаться и смотреть за домом, когда вокруг столько всякого сброда! Она боится меня обидеть, ведь я работаю на строительстве железной дороги, однако землекопы, которых нанимает моё начальство, кажутся ей похожими на разбойников. Я спросил миссис Хольман, не страшно ли ей оставаться одной и не будет ли она возражать, если и я вслед за всеми отправлюсь убирать сено. Радостно одобрив моё предложение, пасторша указала мне путь: через двор, мимо пруда, по полю, обсаженному ясенями, на луг, что лежит повыше, – посреди него растут два куста остролиста.
Прибыв на место, я увидел Бетти в окружении работников. Всё сено было уже скошено, и теперь его вилами бросали на телегу. Стоя на сенной горе, один из мужчин подхватывал пахучие охапки сухой травы и укладывал их. В стороне растянулся Пират: тяжело дыша, он охранял принесённые крестьянами корзинки, фляги и небольшую кипу сброшенной одежды (шёл восьмой час вечера, однако жара по-прежнему стояла невыносимая). Работники громко и весело переговаривались между собою. Ни пастора, ни Филлис, ни своего патрона я среди них не нашёл. Поняв, что я их ищу, Бетти сама ко мне приблизилась и сказала:
– Они там, дальше. Взяли какие-то штуки, которые принёс мистер Холдсворт, и пошли за ворота.
Я пересёк поле и оказался на широкой возвышенности, испещрённой красными дюнами, холмиками и впадинами. День догорал, и ели, видневшиеся вдали, уже погрузились в лиловую тень, однако внутри их тёмного кольца всё ещё ярко золотились привольно разросшиеся кусты утёсника. Здесь, чуть поодаль полевой ограды, я увидал своих друзей. Все трое застыли, увлечённо склонив головы над теодолитом мистера Холдсворта: мой патрон обучал пастора азам топографической съёмки. Лишь только я приблизился, мне тут же вручили мерную цепь. Филлис была поглощена уроком не менее своего отца: ей до того не терпелось услышать ответ на вопрос, который он задал, что она едва не забыла меня поприветствовать.
Тем временем тучи продолжали сгущаться, и спустя каких-нибудь пять минут после моего прихода нас ослепила вспышка молнии. Небо зарокотало, и через миг над нашими головами раздался трескучий раскат грома. Дождь, опередивший всеобщие ожидания, стеной обрушился на землю. Застигнутые врасплох, мы стали метаться в поисках крова. Филлис была в одном лишь домашнем платье, без шали и без шляпки. Действуя с быстротою молний, ежесекундно сверкавших то здесь, то там, мистер Холдсворт снял сюртук, укутал им плечи и шею моей кузины и, не тратя лишних слов, повёл нас к песчаным наносам – единственному доступному нам убогому укрытию. Устроясь под нависающим гребнем одной из дюн, мы сидели так близко друг к другу, что Филлис, бывшая между нами, с трудом смогла развести руками, чтобы снять с себя сюртук и набросить его на плечи владельцу.
– Ах, да вы совсем вымокли! – воскликнула она, коснувшись рубашки моего друга. – А вы ведь едва успели оправиться от лихорадки! О, мистер Холдсворт, мне так жаль!
Он улыбнулся, слегка повернув к ней голову:
– Если мне и суждено простудиться, то я сам виноват в том, что заманил вас сюда.
В ответ Филлис снова пробормотала:
– Мне так жаль!
– Ливень разошёлся не на шутку! – заговорил мистер Хольман. – Но сено с Божьей помощью удастся спасти. Как бы то ни было, конца этому потопу не видно, и я, пожалуй, схожу домой за чем-нибудь, что защитит вас от грозы.
И Холдсворт, и я вызвались пойти вместо пастора, но он остался непреклонен, хотя, вероятно, мудрее было бы поручить эту прогулку моему начальнику, который и без того уже успел до нитки промокнуть. Как только её отец удалился, Филлис выглянула из нашего укрытия и окинула взором охваченную непогодой пустошь: некоторые из приборов мистера Холдсворта так и остались лежать на земле. Прежде чем мы смогли бы помешать кузине, она выскочила под дождь и принялась подбирать инструменты. Мой патрон в нерешительности поднялся: он не знал, следует ли ему помочь Филлис или же нет. Между тем она триумфально возвратилась в наше убежище. С её прелестных длинных волос, которые теперь растрепались, стекала вода, глаза радостно сияли, щёки, зарумянившиеся от бега, светились здоровьем.
– Так, так, мисс Хольман! Вот это я и называю своеволием, – проговорил Холдсворт, принимая из рук Филлис спасённые ею приборы. – Нет, благодарить я вас не стану. – Между тем взгляд его был преисполнен благодарности. – Когда я давеча слегка промок, стараясь услужить вам, это крайне вас раздосадовало, и вы решили доставить мне то же неудобство, какое испытали сами, а ведь месть – это так не по-христиански!
Человек, которому не в диковину то, что французы называют badinage
[15], не принял бы замечания моего патрона всерьёз. Однако Филлис, не знавшая света и не привыкшая к легкомысленным речам, очень смутилась. Слово «христианский» было для неё слишком свято, чтобы употреблять его шутя. И хоть она не вполне поняла, что предосудительного мистер Холдсворт усмотрел в её поступке, ей, очевидно, захотелось отвести от себя обвинение. То простодушие, с каким она принялась оправдываться, позабавило моего друга, и он ответил ей новою шуткой. Она смешалась ещё сильнее. Тогда Холдсворт вдруг оставил свой шутливый тон и сказал что-то уже вполне серьёзное, причём так тихо, что я не разобрал слов. Филлис, вспыхнув, умолкла.
Немного погодя вернулся мистер Хольман, сделавшийся похожим на ходячую груду шалей, плащей и зонтов. Всю дорогу до фермы Филлис держалась подле него. Мне показалось, что она стала избегать моего патрона, хотя теперь он разговаривал с нею в точности так, как всегда, когда бывал серьёзен: любезно, предупредительно и словно бы её опекая. Вид нашей промокшей одежды, разумеется, произвёл в доме большое волнение, но отнюдь не это побудило меня познакомить читателя с маленьким происшествием того вечера. До ночи я не переставал думать о том, что же мистер Холдсворт сказал Филлис там, на пустоши, и почему его тихий голос так подействовал на неё. Когда я вспоминаю тот миг в свете дальнейших событий, он кажется мне особенно значительным.
