Как-то, собравшись с мыслями, принял решение и написал в Верховный Совет тогдашнему Председателю Президиума и «крестному» по Тархану товарищу Ворошилову. Послание начал словами: «Уважаемый Климент Ефремович! Вы, наверное, не помните 20 января 1944 года. Тогда Вы были представителем Ставки Верховного Главнокомандующего при Приморской армии генерал-полковника И. Е. Петрова. В тот день Вы награждали группу моряков-десантников, отличившихся в боях на мысе Тархан. Среди них был и я, гвардии старшина 1 статьи парашютно-деснтного батальона ВС Черноморского флота Вонлярский Дмитрий Дмитриевич…» И далее коротко, где воевал, как потом отбывал. В конце подпись.
На ответ сильно не надеялся. Ан нет! Обернулось обращение скорой бумагой со штампом Верховного Совета СССР. И с резолюцией: «Судимость снять, от поражения в правах освободить».
Дим почти потрясен был. Это же сколько надо было колымской породы обурить, чтобы с войны на восемь лет позже других вернуться! А тут – короткий росчерк пера и… ты снова попадаешь в нормальную жизнь. И, главное, опять становишься москвичом. Чудеса, да и только.
Со дня своего отъезда в военно-морское училище летом сорокового, Димыч навещал родной город лишь однажды, да и то накоротке – в первый год войны по пути из Ивановского госпиталя в Тбилисский. Остальные два посещения, когда он был в бегах, а потом вернулся из лагеря – не в счет. Те вообще были скоротечными. Теперь гражданин Вонлярский Дмитрий Дмитриевич, не таясь, шагал по знакомым с детства улицам, впивал в себя краски и звуки полузабытой столичной суеты и приговаривал про себя: «Ништяк, старшина, все будет путем. Еще не вечер!» В кармане новенького костюма (таксистом Дим заколачивал прилично) лежала последняя зарплата с премией и расчетные, приятно согревая душу. А поскольку она требовала праздника, Дим завернул в Елисеевский купить все необходимое к столу, который решил организовать для близких.
Центральный гастроном Москвы впечатлял обилием продуктов и напитков. Зеркальные витрины радовали глаз десятками сортов колбас, ветчины и сыра, не менее изысканным был ассортимент сыров, прочих молочных продуктов и даров моря, расцвеченный кондитерскими изделиями, а также отборными фруктами и овощами.
– За что и боролись, – довольно хмыкнул Дим, вслед за чем отоварился под завязку.
Выйдя из гастронома с чемоданом в руках и объемистым пакетом, он спустился в метро и доехал до «Кировской». Миновав улицу со звенящими трамваями, прошел в тень старых лип Чистопрудного бульвара и присел на свободную скамейку. По серебристой глади пруда тенями скользили лебеди, со стороны кинотеатра «Колизей» доносило музыку. Поностальгировав минут пять, Дим встал и пошел вперед по аллее. Далее была встреча с мамой, приглашенной родней и праздничное застолье. Все, о чем он так долго мечтал, в прошлые грозовые годы.
Прописали в квартире нового жильца без звука. Очень уж была солидная бумага. Отдохнув пару дней, Дим занялся трудоустройством. Для начала принялся водителем в одну из транспортных организаций, занимающуюся перевозкой угля в пределах города и области.
Спустя год, освоив столицу с прилегающими к ней просторами и получив 1-й класс, Дим перевелся в 18-й Московский автокомбинат на междугородние перевозки. Как и многие социалистические предприятия, комбинат жил двойной производственной жизнью. Его дружный коллектив действительно перебрасывал из края в край необъятной страны тысячи ценных народнохозяйственных грузов. При этом никто в автопарке не чурался приписок, повсеместно применяемых фокусов со спидометром и горюче-смазочными материалами. Без них выполнить спущенное откуда-то сверху «планов громадье» было просто невозможно. По существу, это был мягкий вариант все той же, хорошо знакомой Димычу по лагерю завышенной нормы выработки. Не реальной. Но выполнимой. Если опять же четко сознавать, что страна принадлежит начальству. А начальство всегда можно обмануть. При желании.
В общем, для работяг, это был совсем неплохой «социализм». Общественное в нем не сильно мешало личному, если иметь в виду возможность немного «срубить» на левых рейсах. Подкалымливал и Вонлярский. Но помня о державе. Только на порожняке. И не очень отклоняясь от маршрута.
Свою первую машину, старенький раздолбанный «зисок», Дим собственноручно перебрал по винтику. Как когда-то такую же в Кыштыме. Привлекал за «магарыч» механиков. И покупал за свои или снимал со списанных развалюх различные запчасти, доставал резину. В результате колымага превратилась в весьма приличный аппарат по кличке «Захарка». На нем Дим побывал сначала в Прибалтике, затем в Белоруссии и Заполярье, а потом навестил и места «боевой славы» на Украине. Не ограничиваясь тоннажем автомобиля, он нередко прихватывал прицепной груз, получая соответственно за труд, что радовало. Далее нарисовались ряд благодарностей с премиями, а потом доска Почета. Морской ангел снова стал благоволить своему носителю.
– Хорошо рулишь, Вонлярский, – сказал как-то после одного из торжественных собраний по поводу Октябрьской революции сам директор комбината. – Побольше бы таких. Настоящий строитель коммунизма!
– Ну дак! – развел руками Дим – Все под чутким и пламенным руководством…
Что ценят, было приятно.
Но главное счастье начиналось с уходом в рейс. Когда выскочив из котла суматошной столичной жизни на загородное шоссе, он оставлял вместе с убегающими назад километрами и тяжкий груз прошлого, и хлопотливое бремя настоящего, и тягомотную необходимость трудиться под бдительно-опекунским оком многочисленного и разнообразного начальства. За горизонтом ждало только хорошее. Распахивала душу своими просторами любимая страна, глаза впитывали ее ландшафты, в кабину врывался свежий ветер. В такие мгновения Дим испытывал редкое ощущение единения души с телом, необычный подъем и даже счастье. Его было столько, что хотелось разделить с ближними. И от этого в рейсах он нередко подвозил попутчиков. Если те голосовали на дороге. Денег при этом никогда не брал. Совесть не позволяла. Зато скрашивал путь разговорами – попадались весьма интересные собеседники.
Особенно запомнился один – преклонных лет священник в старенькой рясе. Добирался он на перекладных из Москвы, где был по делам, в Соловецкий монастырь, что на Белом море. И рассказал о нем много интересного.
Оказывается, заложен тот монастырь был еще в пятнадцатом веке монахами Зосимой и Германом, числился среди крупнейших землевладельцев государства и осаждался царскими стрельцами за непокорность. Там же, со слов рассказчика, императором Петром был утвержден Андреевский флаг Русского флота.
– А я и не знал, – на секунду отвлекся от дороги Дим. – Историческое место.
– Историческое – кивнул скуфьей поп и продолжил дальше.
– Несколько позже, при царице Екатерине, на Соловки был сослан последний кошевой атаман Запорожской Сечи Петр Калнышевский. Сидел там в каменном мешке, пока его не помиловал Александр Первый. Уходить из обители отказался, помер в возрасте ста тринадцати лет. Царство ему небесное, – перекрестился.
– Во, что делали с людьми, гады! – возмутился Дим. – Такого человека угробили!
