В современной Японии можно купить и кассеты, и компакт-диски с приличной литературой, начитанной профессиональными артистами. Но точно так же можно купить и книги для слепых с точечками Брайля. Кому что нужнее. Оптимизация потребления, вот и все. Сама-то книга – как «наиболее универсальная форма сохранения знаний» – даже у японцев, похоже, в почете.
Вопрос другой. Чего бы еще этакого посохранять?
* * *
1998.08.08—02:23
Здравствуйте, пишут вам работники школьной библиотеки из города *** префектуры Исикава. В июне мы проводили беседу с учениками на тему «Тишина в произведениях Харуки Мураками», для чего около месяца готовились, собирая материал о Вас и Ваших книгах. Возникло много вопросов. Будем рады, если ответите хотя бы на какой-то один из них.
1. Что именно Вы хотите сказать, когда пишете о Тишине?
2. Что Вы чувствуете, когда вокруг Вас тишина?
3. Когда Вы были школьником, Вы нормально общались со сверстниками? И здесь же – хотелось бы узнать Вашу успеваемость по языкам.
4. Вы участвовали в студенческом движении 60-х. Почему сейчас жалеете об этом?
5. (От тех, кто хочет попробовать силы в сочинительстве.) В чем, по-Вашему, секрет написания хорошего текста?
6. Вы – человек, которого «уносит течением», или наоборот? Что, по-Вашему, необходимо, чтобы человека не уносило течением?
Харуки Мураками:
Добрый день. Приятно, что вы так подробно изучаете то, что я делаю, большое спасибо. Вопросы у вас непростые, но я попробую. Хотя сразу замечу: работа писателя как раз и заключается в том, чтобы запихнуть в произведение все, что он хочет сказать, без остатка. И что-либо объяснять после того, как оно написано, – все равно что на крышу уже построенного дома еще одну городить. Прелесть хорошей книги и состоит в том, чтобы читатель мог использовать свое воображение, как ему хочется… В общем, попытаюсь ответить как смогу.
1. Был ли я когда-нибудь абсолютно одинок? Конечно. Это очень тяжелый опыт.
2. По-моему, то же, что и все остальные люди.
3. В школе у меня с общением никаких проблем не было. А вот когда я ушел в писатели, стало гораздо хуже. К японскому языку особой любви не испытывал – экзамены сдал, и слава богу. Английский любил, хотя отличных отметок не припомню.
4. Это не сожаление. Это очень сильное разочарование.
5. Никогда не писать так, как пишут другие. По крайней мере, не пользоваться чужими словами и выражениями.
6. Мне кажется, я – из того типа людей, которых «течением не уносит». Что для этого нужно? По-моему, просто хорошо понимать, чего ты хочешь больше всего на свете77.
* * *
Вчера Нумано-сэнсэй «вытянул» меня на ужин во французском ресторане с какой-то шишкой из японского МИДа. Нудный протокол, но куда деваться? Платят деньги – терпи, благо не часто дергают. Да и чего кривить душой – «французскую кухню очень трудно назвать неудобством».
Но лишь вечером перед сном, прокручивая в голове тот день, я вдруг понял, кому и зачем был нужен этот обед. Как ни крути, а несворотимым белым перышком в голове застряла картинка: Нумано-сэнсэй, человек-пароход, большой умница, автор кучи научных статей, истинный самурай от японской славистики, переводчик Пелевина, Павича и Кундеры, – сегодня как бы «отчитывался о проделанной работе в области литературы» очередному чиновнику из госмашины, которая и финансирует самочувствие этой самой литературы. И которая в последнее время всерьез задумывается: а не оскудеет ли рука дающего?
* * *
Так вот, о твоих любимых самураях, раз уж без них никак.
Возвращаюсь я недавно с Сибуя после ночной гулянки. Причина солидная: несколько однокашников тыщу лет спустя вдруг в Токио пересеклись. Посидели, повспоминали – в общем, всё как всегда. Из последнего бара расползались часам к трем и кто на чем. А поскольку я жил дальше всех, пришлось ждать пяти – в пять метро открывается.
Сибуя после трех ночи в пятницу – это, я тебе скажу, пейзаж, достойный кисти Босха. Кого здесь только не встретишь, спящего где ни попадя и как попало! В России-матушке небось давно бы уже половину ограбили, половину изнасиловали. А эти – сопят, голубки, как у себя дома… Впрочем, разве они не у себя дома, если так спокойно сопят?
В общем, прикорнул я тоже на скамейке с каким-то студентиком – патлатым юнцом в драной джинсе, не очень пьяным и вроде бы чистым. Проспал часика полтора, благо не холодно было, – и, покачиваясь с недосыпу, добрался до своей Оомори.
Выхожу со станции – и вдруг понимаю: курево кончилось. Заметим, вокруг – пять утра, автоматы же сигаретные только в семь включают, закон такой. А я, если немедленно не покурю, домой не дойду. Такая порода.
Вот же попал, думаю. Может, какие пивнушки у дома еще клубятся до утра? Что там за огонек? Подхожу к распахнутым дверцам прокопченного кабачка. У стойки в пустом заведении сидит полупьяный хозяин и втирает что-то «за жизнь» последнему завсегдатаю – клерку в костюме и соседу из многоэтажки напротив, который сегодня опять до дому не дополз. Великий японский «нейборхуд», куда деваться.
Ну мне-то что. Лишь сигарет купить у него в автомате. Захожу, вежливым жестом показываю: дескать, я только за куревом. Кивнул мне хозяин – и дальше наяривает.
– Вот это мужик! – с азартом расписывает он кого-то, тыча пальцем в потолок. – Вот это я понимаю! Настоящий самурай!
Тут я физически ощущаю, как мои уши встают торчком. Одиннадцатый год в Японии живу, а чтобы самурайская тема в повседневности обсуждалась, почти никогда не слышал. Нет, конечно, на подкорке у них много всего оттуда. Но чтобы в наши дни сравнивать живого человека с самураем, да еще так пылко, надо или очень много выпить, или подразумевать что-то действительно важное.
Что же?
Пожалуй, только остатки хмеля в башке позволяют мне решиться на моветон.
Подхожу к хозяину. Крепкий сухощавый японский мужик лет пятидесяти. Цепкие, усмешливые глаза. Белая майка с кругами трудового пота под мышками, широченные шаровары. Загорелый до бронзы лоб, на голове – жгут красно-белой ткани. Курит пролетарские «Реасе» – что-то вроде нашей махорки с фильтром. Нервная затяжка, узловатые пальцы, уверенный взгляд.
– П-простите, Маста! – молочу я под пьяного янки на грубом японском. – Я тут краем уха подслушал нечаянно…
– Да говори, чего уж, – усмехается тот небрежно, роняя свои пять иен в копилку мирового интернационала.
– Я вот десять лет тут живу, да? Но н-никак понять не могу, кого у вас теперь называют с-самураями? Это ж давно было, так? А сейчас – где они все? Никто вроде по улицам не бегает с мечом наперевес… В-вот вы мне можете объяснить: «настоящий самурай» – это кто?
Если «расплыться в скупой улыбке» вообще возможно, то именно это стряслось с бедным «мастой». Ну, еще бы. На глазах у клиента ответить за всю Ниппонию! За всю, можно сказать, нашу культуру, слышь, сосед?
