Но это попутное замечание.
После освобождения Орешка Петр I на радостях переименовал Нотебург в Шлиссельбург, в ключ-город. Он сказал тогда, что «сие (взятие Орешка. – Н.К.) учинено и только единому Богу в честь и чуду приписать».
Эти слова – слова русского царя. Когда караульный солдат в Шлиссельбургской крепости увидел замерцавший из-под кирпичной кладки стены свет Казанской иконы Божией Матери, он смотрел глазами русского солдата.
И явственно было явлено и царю, и солдату, как смыкаются эпохи…
В 1612 году, перед тем как пойти на штурм Китай-города, молились ратники Кузьмы Минина и Дмитрия Пожарского перед Казанской иконой Божией Матери.
В 1702 году, задержавшись на девяносто лет, 1612 год пришел и в древнюю русскую крепость Орешек. И здесь, завершая освобождение Руси от иноплеменных захватчиков, как и у стен Кремля в 1612 году, явилась Казанским ликом своим Пречистая Богородица!
Как известно, священник Ермолай, который первым взял в руки икону Казанской Божией Матери, превратился в святителя Гермогена.
Нам неведомо, кем стал солдат, первым увидевший замурованный в стене Шлиссельбургский образ Казанской иконы Божией Матери. Может, он погиб в бесконечных петровских войнах, а может быть, закончил жизнь в крепостной неволе.
Другая эпоха, другое время пришло… Петр I – сохранились только глухие упоминания о его распоряжении поместить обретенную икону в крепостной часовне – по сути, никак не отреагировал на находку, не захотел рассмотреть то великое значение, которое скрыто было в обретении Шлиссельбургской иконы Казанской Божией Матери.
Почему он поступил так? Почему не пожелал придать значения государственного события чудесному обретению иконы Казанской Божией Матери в Шлиссельбурге?
Может быть, припомнилась ему неприятная стычка с царевной Софьей на крестном ходе в день Казанской иконы Божией Матери? Или просто не хотелось начинать историю новой столицы с Казанской иконы Божией Матери, поскольку это вызывало воспоминания и параллели, не вмещающиеся в новую мифологию?
Это ведь потом стали говорить, что Петр I прорубил окно в Европу…
На самом деле окно в Европу здесь было всегда, и требовалось только отодрать старые шведские доски, которыми оно было заколочено.
Но Петр всё делал сам, и даже когда он совершал то, что было предопределено всем ходом русской истории, он действовал так, как будто никакой истории не было до него и вся она – это болезнь всех послепетровских реформаторов в нашей стране! – только при нем и начинается.
И в этом, вероятно, и заключен ответ на вопрос, почему Петр не захотел узнать о чудесном явлении Шлиссельбургской иконы Божией Матери…
Не русский Орешек освободил Петр, а взял шведскую крепость Нотебург и тут же основал свой Шлиссельбург. Как могла вместиться сюда Казанская икона Божией Матери, неведомо когда, до всяких прославлений, появившаяся здесь? Казанская икона Божией Матери, как мы знаем, вопреки своеволию Петра, все равно пришла в Санкт-Петербург. Ее привезла в Петербург вдова Иоанна V, царица Прасковья Федоровна, известная своим старомосковским благочестием.
Ну а чудотворный Шлиссельбургский образ Казанской иконы Божией Матери почти целое столетие прождавший за кирпичной кладкой государя, который освободит здешнюю землю от неприятеля и вернет икону России, так и остался за стенами крепости.
9
В принципе, рассказом об обретении Шлиссельбургского образа Казанской иконы Божией Матери можно было бы подтвердить скептическое отношение Петра I к чудесам, если бы полгода спустя не случилось другое «чудо», отношение к которому у Петра оказалось совершенно иным.
День 14 мая 1703 года на берегах Невы был теплым и солнечным…
В этот день Петр I, как утверждает анонимное сочинение «О зачатии и здании царствующего града С.Петербурга», совершал плавание на шлюпках и с воды «усмотрел удобный остров к строению города»…
Государь высадился здесь, и тут раздался шум в воздухе, и все увидели «орла парящего».
Слышен был «шум от парения крыл его».
Сияло солнце, палили пушки, а орел парил над государем и в Пятидесятницу, когда царь, вопреки советам фортификаторов, отверг неподверженное наводнениям место при впадении Охты в Неву и заложил новую крепость на Заячьем острове.
Тогда государя сопровождало духовенство, генералитет и статские чины. На глазах у всех, после молебна и водосвятия, Петр I взял у солдата башнет, вырезал два куска дерна и, положив их крестообразно, сказал: «Здесь быть городу».
Потом в землю был закопан ковчег с мощами Андрея Первозванного. Над ковчегом соорудили каменную крышку с надписью: «От воплощения Иисуса Христа 1703 мая 16-го основан царствующий град С.-Петербург великим государем царем и великим князем Петром Алексеевичем самодержцем всероссийским».
И снова возник в небе орел – «с великим шумом парения крыл от высоты спустился и парил над оным островом».
Однако закладка города этим не ограничилась.
Поразмыслив, Петр I приказал «пробить в землю две дыры и, вырубив две березы тонкие, но длинные, и вершины тех берез свертев», вставил деревца в землю наподобие ворот.
Орел тут же опустился с высоты и «сел на оных воротах». С ворот орла снял ефрейтор Одинцов и поднес его государю, который пожаловал гордую птицу комендантским званием…
«Оной орел зимовал во дворце; по построении на Котлине острову крепосьти святого Александра оной орел от Его Царского Величества во оной Александровой крепости отдан на гобвахту с наречением орлу комендантского звания».
Ручной орел, на котором оттачивало свое остроумие не одно поколение российских историков, сделался комендантом Кронштадтской крепости!
Как тут не повторить уже процитированную нами петровскую записку «О блаженствах против ханжей и лицемеров».
«Против первой (заповеди. – Н.К.) грех есть атеистство, который в ханжах есть фундаментом, – отмечал там Петр, – ибо первое их дело – сказывать видения, повеления от Бога и чудеса все вымышленные, которых не бывало; и когда сами оное вымыслили, то ведают уже, что не Бог то делал, но они, – какая ж вера в оных?»
И конечно, сопоставляя это замечание Петра с явлением ручного орла, парившего над ним в день закладки Санкт-Петербурга, можно было бы сказать и о двуличии царя-реформатора, однако никакого двуличия тут нет.
Знакомясь с богословскими теоретизированиями Петра I, понимаешь, что вся его критика всегда направлена против других и никогда против себя.
Петр I отвергал чудеса, которые происходили сами по себе, но чудеса, которые творились по его монаршей воле, он признавал и по мере сил сам способствовал их устройству.
Никакого ханжества в этом Петр I не усматривал, потому что всегда почитал себя помазанником Божиим, всегда ощущал себя находящимся под водительством Божиим, всегда считал, что воля его совпадает с Волей Божией.
