– А ты чего? – спросил у него брат, фельдмаршал. – Сам ведь и предлагал… И тут снова Дмитрий Михайлович всех удивил.
– Воля ваша, господа верховники, кого изволите… – сказал он в наступившей тишине. – А только надобно и себя полегчить!
– Чего? – не поверив своим ушам, переспросил канцлер Гаврила Иванович Головкин. – Чего это сказал ты такое мудреное?
– Полегчить себя надо! – хладнокровно повторил Голицын. – Воли себе прибавить.
Мудр был Дмитрий Михайлович Голицын. Все книги прочитал, пока губернатором сидел в Киеве. Вот и говори, что пустое дело – книжки читать… Ишь ведь до чего додумался! Мудро, однако… А главное – так заманчиво, что и думать о таком страшно.
– Ишь ты, – покачал головой Василий Лукич. – Да хоть и прибавим воли себе, только удержим ли волю эту?
– А чего же не удержим? – задорно спросил Голицын. – Я так полагаю, что надобно нам к ее величеству пункты написать.
И, не давая опомниться ошарашенным сотоварищам, кликнул правителя дел Верховного тайного совета Василия Петровича Степанова.
– Садись там, чернильница! – сказал Голицын, кивая на маленький столик. – Пиши, что тебе говорить будем.
Тут всех сразу прорвало.
– Не надо, чтоб нам головы секли!
– И имущества пускай не лишают без суда справедливого!
– И войну заводить, чтоб с общего совета…
– Да что писать-то, ваши сиятельства?! – в отчаянии воскликнул Степанов. – Про головы али про войну сначала?
– Экий ты дурак, братец! – вздохнул Дмитрий Михайлович. – Слухай, что Василий Лукич диктовать будет, а Андрей Иванович штилем правильным обрабатывать…
– Нихт! Нихт! – закричал Остерман. – Дело это так важное, что за иноземством своим я вступать в него не смею!
– Полно тебе, Андрей Иванович! – укорил его Василий Лукич. – Вицеканцлерскую должность тебе иноземство справлять не мешает, так и штилю тоже от него порухи не будет.
Остерман поупирался еще, но деваться некуда было. Наконец заскрипело перо Степанова, записывая:
«Чрез сие наикрепчайше обещаемся, что наинаглавнейшее мое попечение и старание будет не токмо о самодержавии, но и о крайнем и всевозможном распространении православныя нашея веры греческого исповедания; тако же по принятии короны российской в супружество во всю мою жизнь не вступать и наследника ни при себе, ни по себе никого не определять; еще обещаемся, что понеже целость и благополучие всякого государства от благих советов состоит, того ради мы ныне уже учрежденный Верховный Тайный совет в восьми персонах всегда содержать и без оного согласия:
1. Ни с кем войны не всчинять;
2. Миру не заключать;
3. Верных наших подданных никакими податями не отягощать;
4. В знатные чины, как в стацкие, так и в военные сухопутные и морские, выше полковничья ранга не жаловать, ниже к знатным делам никого не определять, а гвардии и прочим войскам быть под ведением Верховного Тайного совета».
Остерман замолчал, задумавшись. Перестало скрипеть и перо Степанова. Слышны были только шаги в коридорах Лефортовского дворца.
– Каб головы-то не секли, не записали еще? – спросил князь Алексей Григорьевич Долгоруков.
– Да-да! – вспомнил Остерман. – Пиши: «У шляхтества живот, имения и чести без суда не отнимать».
– И чтоб вотчины и деревни, – добавил Василий Лукич, – не жаловать; в придворные чины как русских, так и иноземцев не производить…
Записали и это.
Подумав, запретили Анне Иоанновне и государственные доходы в расход употреблять и при этом наказали всех в «неотменной своей милости содержать».
Кажется, ничего не забыли…
Теперь подписывать письмо надобно было, решили, что подпишут его только шестеро прежних верховников. Первым перо протянули канцлеру Головкину. Зажмурил глаза князь и подписал. Остерман снова отнекиваться стал, но и его заставили подпись поставить.
«Кондиции» готовы были.
Перенося русский престол из петровской ветви семьи Романовых в ивановскую ветвь, верховники рассчитывали ограничить самодержавие монарха, и им это вполне удалось.
Везти «Кондиции» в Митаву Василий Лукич Долгоруков и Михаил Михайлович Голицын вызвались. Еще, по настоянию канцлера, припрягли к ним родственника Головкина – генерала Леонтьева. Остерман своих родственников включать в делегацию не просил, за неимением таковых в России…
Только к утру и управились с государственными делами. Потирая кулаком слипающиеся глаза, отправился князь Дмитрий Михайлович Голицын в залу, где собрались сенаторы, члены Синода и генералы.
– Надобно сегодня торжественное молебствие сотворить в честь новой матушки-императрицы! – сказал Феофан Прокопович, когда было объявлено об избрании Анны Иоанновны.
– Погодь маленько! – остудил его Голицын.
– Чего годить-то, ваше сиятельство?
– Отдохнуть надо малость, – зевая, ответил князь.
9
Так и закончилась эта ночь, 19 января 1730 года.
Историческая ночь…
В два часа, крикнув: «Запрягайте сани! Хочу ехать к сестре!» – отбыл в неведомую страну последний по мужской линии наследник династии Романовых, внук Петра Великого, император Петр II…
А к утру пало и русское самодержавие…
Казалось тогда, что пало оно навсегда!
И это не было чьим-то субъективным ощущением.
По сути, в ту ночь пресеклась династия Романовых…
Те цари, которым предстоит править в России далее – по женской линии титулы не передаются! – не совсем Романовы…
Или же совсем не Романовы…
Степень их законности определялась даже и не степенью родства с династией или наличием романовской крови, а отношением к ним гвардейских офицеров. И легитимными эти государи были ровно настолько, насколько легитимны штыки поддержавших их полков.
Первой на русский трон была приглашена дочь царя Иоанна Алексеевича, выданная в 1710 году за Фридриха-Вильгельма, герцога Курляндского…
Она «Кондиции» подписала, но уже 25 февраля получила челобитную от дворянства с просьбой «подписанные вашего величества рукою пункты уничтожить» и – вот она предтеча гвардейских переворотов! – исполнила просьбу дворян.
Попытка верховников ограничить самодержавие оказалась сорванной.
4 марта, к великой радости дворян, Верховный тайный совет был распущен, а русские верховники, составившие «Кондиции», или казнены, или сосланы в Сибирь. Вместо Верховного совета учредили кабинет, и фактическим правителем России сделался любовник императрицы – Бирон.
После смерти императора Петра II, загубленного корыстными и тщеславными «птенцами гнезда Петрова», Россия вступила в мрачную эпоху бироновщины…
