Говорить о корректности уподобления внезапной смерти молодого военного из жития Феодора Санаксарского и смерти без покаяния полковника Андрея Григорьевича (Федоровича) Петрова, на наш взгляд, не представляется возможным, поскольку никаких конкретных сведений об этих персонажах нет.
Впрочем, как, где и отчего произошла смерть Андрея Григорьевича (Федоровича) Петрова, для понимания смысла жития самой блаженной Ксении не так уж и существенно.
Гораздо важнее другое.
Смерть без покаяния и церковного напутствия любимого мужа потрясла двадцатишестилетнюю вдову, словно бы помутила ее рассудок.
Как сказано в стихотворении Дмитрия Бобышева?
Ну, что с того, что пил?.. Зато как пел «Блаженства»!
Из плоти искресах конечны совершенства
и кроткия жены изрядно поучах…
Что стало из того, что сей Никто исчах?
А то и вышло, что из Ада мрачной сени
восхитила его любы блаженной Ксеньи.
Коль с мужем плоть одна у вдовыя жены,
чем плохи мужнины кафтанец и штаны?
– Ах, светелко супруг, я – ты, я – ты, я телом —
лампадка масляна; тебя во мне затеплим.
– Ты это я, ты – я (и крестится скорей),
мой милый баринок, я нарекусь: Андрей.
– Я отмолю тебя! – сказала над гробом мужа молодая вдова. – Когда нас обвенчали, мы стали одной плотью. Ты – это я, я – это ты. И отныне раб Божий Андрей будет жить так, что все его грехи простит Господь и даст ему вечную жизнь в своем царстве.
По преданию, Ксения заявила тогда близким, что «Андрей Григорьевич вовсе не умер. Ксеньюшка моя скончалась, аз же грешный весь тут».
На похороны она пришла в мундире мужа, шла за его гробом, а хоронила саму себя.
– Умерла моя Ксеньюшка, – сокрушалась она. – Один я остался.
С этого времени, решившись продолжить жизнь души любимого человека здесь, на земле, ради ее спасения на небе, уже не откликалась блаженная Ксения на свое имя. Только, называя Андреем Григорьевичем, и можно было дозваться ее.
В декабре 1847 года петербуржец, обозначивший себя подписью Ив. Б-р-л-ъевъ, подробно описал в «Ведомостях Санкт-Петербургской городской полиции» эту сторону юродства блаженной Ксении…
«В то время, как Андрей Григорьевич жила на Петербургской стороне, один из моих дедов служил начальником над пороховыми заводами, находившимися в той же части города в Зеленой улице, другой дед был еще мальчиком и ходил в школу. Обоим им была известна Андрей Григорьевич. Одним словом, все мои дедушки и бабушки жили тогда в одном околотке с Ксениею, часто ее видели и знали, как нельзя лучше. От них дошло до меня много подробностей, обрисовывающих эту несчастную.
Андрей Григорьевич (будем называть ее этим именем) очень сердилась, когда называли ее Ксенией, и часто говорила “Да не троньте покойницу: что она вам сделала, прости Господи!”.
Может быть, в самом деле, несчастная была убеждена в том, что совершенно справедливо носит имя своего покойного мужа. С 26 лет начались ее страдания и известность, первоначально приобретенная тем, что Андрей Григорьевич тотчас после смерти своего мужа надела белье, камзол, кафтан и все платье покойника и бросивши дом, плакала и расхаживала по грязным улицам тогда совершенно убогой Петербургской стороны, уверяя всех и каждого, что она Андрей Григорьевич, придворный певчий, ее муж. Долго она носила это платье, до тех пор, пока истлело и развалилось оно на ее теле. Будучи известна всему околотку, как юродивая, но честная женщина, она вначале возбудила к себе жалость, а потом особое уважение».
Созданный Ив. Б-р-л-ъевымъ портрет Ксении, повторен сейчас, правда, без ссылок на первоисточник, практически всеми современными брошюрами о петербургской святой, но нам показалось важным привести его в первоначальной редакции, потому что содержится в этом тексте ощущение непосредственной причастности к странствию святой.
Считается, что юродивые принимают на себя свой подвиг, чтобы достичь свободы от соблазнов мира. Святитель Димитpий Ростовский пояснял, что юpодство «является извне» и им «мyдpе покpывается добpодетель своя пpед человеки».
Но аскетическое самоyничижение, мнимое безумие, как отмечают исследователи, – это только одна сторона юродства, оскорбляя и умерщвляя свою плоть, юродство принимает на себя обязанность еще и «pyгаться миру», обличать пороки, грехи и всяческую неправду, не обращая внимания ни на высокое положение объекта обличения, ни на общественные приличия. Презрение к нормам общественного поведения, как считается, тоже составляет нечто вроде привилегии и непременного условия юродства.
Расцвет юродства в нашей стране пришелся на XV, XVI и на первую половину XVII веков. Жития Авpаамия Смоленского, Пpокопия Устюжского, Василия Блаженного Московского, Hиколы Псковского Салоса, Михаила Клопского показывают, как устремленность к высшей правде, тоска о правде и любви превращают юродство в явление русской национальной жизни.
Житие Ксении Петербургской, святой, на целое столетие отставшей от своих великих предшественников, замечательно еще и тем, что в нем явлено нам, как восстанавливается прерванная расколом Русской Православной Церкви и реформами Петра I духовная традиция. Овдовевшая Ксения Григорьевна менее всего думает достичь свободы от соблазнов мира или о том, как она будет «pyгаться миру», обличая пороки, грехи и всяческую неправду.
Ее задача сугубо частная, почти практическая. Ей нужно спасти для жизни вечной душу своего бесконечно любимого супруга.
Но в православной аскетике всеобщие задачи всегда имеют индивидуальное, личное основание, а сугубо частные проблемы не могут быть разрешены в стороне от общих для всего православия догматов.
Спасая от погибели душу супруга, святая Ксения не просто облачилась в мужской костюм, а еще и отрешилась от собственного имени, от собственного пола, от собственной индивидуальности, от самой себя.
– Бедный Андрей Григорьевич осиротел… – говорила она, начиная исполнение своего подвига юродства. – Один остался на свете…
– Как же ты жить теперь будешь, матушка? – соболезновали ей.
– Похоронил свою Ксеньюшку, теперь Андрею Григорьевичу ничего не нужно, – отвечала Ксения. – Дом я подарю тебе, Прасковья
[131], только ты бедных даром пускай жить. Вещи сегодня же раздам, а деньги в церковь снесу, пусть молятся об упокоении рабы Божией Ксении…
Многие тогда думали, что молодая вдова лишилась рассудка.
«“Кто не принадлежит миру, тот принадлежит Богу”, – говорили ее современники и кормили и одевали свою бедную… – свидетельствовал в 1847 году Ив. Б-р-л-ъевъ. – Она не брала теплой одежды и прикрывала грудь остатками камзола своего мужа, носила только самое необходимое женское платье. Зимою, в жестокие морозы, она расхаживала по улицам и Рыночной площади в каком-то оборванном балахоне и изношенных башмаках, надетых на босые ноги, распухшие и покрасневшие от мороза».
