По-немецки благоразумная Екатерина наблюдать за этим театром не стала.
«Меня испугала и возмутила его дерзость, и я сказала ему, что я не хочу ни смотреть, ни участвовать в таком скандале, который, конечно, причинит ему большие неприятности, если его тетка узнает, и что трудно, чтобы она этого не узнала, потому что он посвятил по крайней мере двадцать человек в свой секрет; все, кто соблазнился посмотреть через дверь, видя, что я не хочу делать того же, стали друг за дружкой выходить из комнаты; великому князю самому стало немного неловко от того, что он наделал, и он снова принялся за работу для своего кукольного театра, а я пошла к себе».
Тем не менее эпизод этот остался в памяти, и, будучи императрицей, Екатерина посылала канцлера М.И. Воронцова к А.Г. Разумовскому, чтобы изъять секретные документы, касающиеся его брака с Елизаветой Петровной.
М.И. Воронцов объявил Алексею Григорьевичу, что документы эти необходимы для составления указа о даровании ему, как человеку, венчанному с государыней, титула Императорского Высочества.
Однако Разумовский, хотя и не блистал великим образованиям, имел достаточно осторожности и благоразумия, чтобы не поверить женщине, только что свергнувшей с престола своего супруга. Когда канцлер сообщил ему высочайшее повеление, он пробежал проект указа глазами, а потом подошел к комоду, на котором стоял ларец черного дерева, окованный серебром и выложенный перламутром.
Из потаенного ящика граф вынул атласный сверток. Развернув атлас, он внимательно просмотрел все бумаги, с благоговением поцеловал их, потом перекрестился на образа и бросил весь сверток в огонь камина.
– Я не был ничем более, как верным рабом Ее Величества, покойной Императрицы Елизаветы Петровны, осыпавшей меня благодеяниями превыше заслуг моих, – сказал он, опускаясь в кресло и утирая вставшие в глазах слезы. – Никогда не забывал я, Михаил Илларионович, из какой доли и на какую степень возведен я ее десницею… Стократ смиряюсь, вспоминая прошедшее, живу в будущем, его же не прейдем, в молитвах к Вседержителю… Если бы было некогда то, о чем вы говорите со мною, то поверьте, граф, что я не имел бы суетности признать случай, помрачающий незабвенную память моей благодетельницы. Теперь вы видите, у меня нет никаких документов. Доложите обо всем этом всемилостивейшей Государыни: да продлит она милости свои на меня, старца, не желающего никаких земных почестей.
Когда Воронцов доложил Екатерина II о разговоре, она сказала:
– Мы друг друга понимаем. Тайного брака не существовало, хотя бы и для усыпления боязливой совести. Шепот об этом всегда был для меня противен… Почтенный старец предупредил меня, но я ожидала этого от свойственного малороссиянину самоотвержения.
Екатерина II, как и Елизавета Петровна, верила, что если оставить долги после себя и никто их не заплатит, то тогда душа пойдет в ад. Она не стала рисковать душой и отблагодарила Разумовского. Когда в 1769 году граф просил взаймы из банка 80 тысяч рублей, она собственноручно надписала на прошении: «Без процентов» и дала о том указ…
Деньги немалые, но «самоотвержение» Алексея Григорьевича того стоило…
7
Но долги платить всё равно пришлось…
Хотя и не самой Елизавете Петровне, хотя и не самому Алексею Григорьевичу. Предание полагает, что от их тайного брака родилось двое детей. Об участи сына известно только, что он жил до начала XIX века в одном из монастырей Переславля-Залесского.
Дочь же стала известна под именем княжны Таракановой.
Следы нескольких княжон Таракановых обнаруживаются в различных женских монастырях, и по этому поводу остроумно было замечено, что в России нет женского монастыря, который не имел бы предания о какой-либо таинственной затворнице.
Тем не менее одна из предполагаемых княжон Таракановых, инокиня Московского Ивановского монастыря Досифея, абсолютно реальная историческая фигура, более того, имя ее фигурирует среди подвижников благочестия.
«Жизнь инокини Досифеи, – пишет Е. Поселянин, – представляет собою пример великого бедствия, ничем не заслуженного несчастия. Царской крови, родившись, казалось, для радостной жизни, для широкого пользования благами мира, она была в рассвете лет и сил заживо погребена, но вынесла безропотно тяжкую долю и просияла подвигами благочестия».
Считается, что инокиня Досифея, будучи еще княжной Августой Таракановой, была направлена за границу, и там воспитывалась и жила, пока не явилась некая самозванка, вошедшая в историю под именем принцессы Володомирской, которая объявила себя дочерью Елизаветы Петровны. Несчастная самозванка была заманена графом Орловым на корабль, привезена в Россию и посажена в Петропавловскую крепость, где и скончалась в 1775 году.
Эта интрига имела печальные последствия для настоящей княжны Таракановой – Августы. Встревоженная восстанием Пугачева, объявившего себя, как известно, Петром III, императрица распорядилась доставить в Россию и настоящую дочь Елизаветы Петровны.
В Петербурге императрица Екатерина II сама беседовала с княжной.
Она долго рассказывала о смутах, обрушившихся на Российскую империю, и в заключение объявила, что, дабы не вызвать нечаянно государственного потрясения, княжне следует отказаться от мира и провести остаток дней в монастыре.
Противиться государственному благу Тараканова не имела возможности и предпочла смириться со своей участью. Местом заточения княжны Екатерина II избрала Московский Ивановский монастырь, который покойная Елизавета Петровна устраивала как монастырь для вдов и сирот знатных лиц.
Здесь и заточили ее дочь, ставшую инокиней Досифеей.
Келью Досифеи составляли две низкие, сводчатые комнаты с окнами во двор. Кроме игуменьи, духовника и келейницы, никто не входил сюда. Окна были постоянно задернуты занавесками. Досифею не пускали ни в общую церковь, ни в трапезу. Иногда для нее совершалось особое богослужение в надвратной Казанской церкви, и тогда туда, кроме священника, причетника, игуменьи и келейницы, никого не пускали. Двери Казанской церкви, пока там находилась Досифея, наглухо запирались.
«Понятны, – пишет Е. Поселянин, – те глубокие внутренние муки, которые переживала она в своем невольном затворе. Конечно, она сравнивала его со своим прошлым: величием своих родителей, своей прежней вольною и роскошною жизнью, и какая тоска в эти минуты должна была грызть ее душу!..
И вот тут, среди страданий, вера во Христа была ей облегчением. Воспитанная в православии и кроткая от природы, она дошла до великого духовного дела: она смирилась.
Смирившись, перенеся все свои надежды в тот мир, где нет ни гонимых, ни лишних людей, где часто слава и почет сменяются невыразимою горестью: всю себя Досифея посвятила подвигам. Ее время наполнено было молитвою, рукоделием и чтением духовных книг. Деньги, которые она выручала за рукоделье свое, продаваемое чрез келейницу, она чрез ту же келейницу раздавала бедным».
С кончиною императрицы Екатерины II затвор стал менее строг. Досифею по-прежнему не выпускали из монастыря, но теперь она получила разрешение принимать у себя посетителей, которых становилось все больше по мере распространения слухов о благочестивой старице.
