Это был бедный маленький Шарло английской породы, и великий князь бил эту несчастную собачонку толстой ручкой своего кнута; я вступилась за бедное животное, но это только удвоило удары; не будучи в состоянии выносить это зрелище, которое показалось мне жестоким, я удалилась со слезами на глазах к себе в комнату».
Узнав о забавах своего наследника, императрица Елизавета Петровна категорически запретила ему держать собак во дворце, но наследник престола не послушался. Свору он поселил в чулане возле спальни жены.
«Сквозь дощатую перегородку алькова, – вспоминала потом Екатерина II, – несло псиной, и мы оба спали в этой вони».
Когда же Екатерина II попросила убрать собак, супруг ответил, что нет возможности иначе устроить, потому как, если узнает тетенька, она будет очень сердиться. Более того, он потребовал, чтобы жена хранила его секрет…
Однажды Екатерина увидела в комнате мужа болтающуюся в петле крысу.
– Что это значит, Ваше Высочество? – спросила она.
Великий князь без тени улыбки объяснил, что крыса совершила уголовное преступление, наказуемое по законам военного времени (Россия и Пруссия вели тогда войну) жесточайшей казнью. Преступница проникла ночью в картонную крепость, перелезла через стену и сгрызла двоих слепленных из крахмала часовых, что несли вахту на бастионе. К счастью, верная собака поймала ее. Военно-полевой суд приговорил преступницу к повешению, и теперь три дня она будет висеть «на глазах публики для внушения примера».
Было тогда Петру Федоровичу уже двадцать пять лет…
Иногда целыми днями будущий император расставлял на столах солдатиков.
Вдоль столов были прибиты медные решеточки с трещотками. Стоило дернуть за шнурок – и раздавался звук, похожий на беглый ружейный огонь.
Часами мог забавляться великий князь стрельбою игрушечных солдат…
И каждый вечер производил «развод патрулей», являясь к столам с игрушками в генеральском мундире, в ботфортах со шпорами. В мундирах должны были присутствовать на разводе патрулей и лакеи.
Екатерина описывает его забавы с плохо скрываемым раздражением, и это понятно. Великий князь мог забавляться солдатиками в ожидании, когда освободится трон.
Что произойдет тогда, Екатерина знала слишком твердо.
Ей предстояло тогда возвращение к матери или кое-что похуже этого…
Впрочем, об этом можно было пока не думать. Беда могла произойти намного раньше…
8
Страницы, посвященные событиям 1750 года, едва ли не самые драматичные в «Собственноручных записях» Екатерины II.
Год этот начинался новым развлечением великого князя – его романом с дочерью герцога Эрнста Иоганна Бирона. Он был особенно мучителен для Екатерины, поскольку совершался на ее глазах, и особенно унизителен, потому что новая возлюбленная Петра Федоровича была горбуньей!
«Чоглоков вздумал в это время доставить нам развлечение, или, вернее, не зная, что делать самому и жене от скуки, он приглашал нас с великим князем ежедневно после обеда играть у него в покоях, которые он занимал при дворе и которые состояли из четырех-пяти довольно маленьких комнат. Он звал туда дежурных кавалеров и дам и принцессу Курляндскую, дочь герцога Эрнста Иоганна Бирона, прежнего фаворита императрицы Анны.
Императрица Елизавета вернула этого герцога из Сибири, куда во время регентства принцессы Анны он был сослан; местом жительства ему назначили Ярославль, на Волге; там он и жил, с женой, двумя сыновьями и дочерью.
Эта дочь не была ни красива, ни мила, ни стройна, ибо она была горбата и мала ростом, но у нее были красивые глаза, ум и необычайная способность к интриге; ее отец и мать не очень ее любили; она уверяла, что они постоянно дурно с ней обращались.
В один прекрасный день она бежала из родительского дома и укрылась у жены ярославского воеводы, Пушкиной. Эта женщина в восторге, что может придать себе значение при дворе, привезла ее в Москву, обратилась к Шуваловой и бегство принцессы Курляндской из родительского дома объяснила, как следствие преследований, которые она терпела от родителей за то, что выразила желание перейти в православие. В самом деле, первое, что она сделала при дворе, было действительно ее исповедание веры; императрица была ее крестной матерью, после чего ей отвели помещение среди фрейлин.
Чоглоков особенно старался выказывать ей внимание, потому что старший брат принцессы положил основание его благополучию, взяв его из Кадетского корпуса, где он воспитывался, в кавалергарды, и держал его при себе для посылок.
Принцесса Курляндская, втершаяся таким образом к нам и игравшая каждый день в триссет в течение нескольких часов с великим князем, с Чоглоковым и со мной, вела себя вначале с большой сдержанностью: она была вкрадчива, и ум ее заставлял забывать, что у нее было неприятного в наружности, особенно когда она сидела; она каждому говорила то, что могло ему нравиться.
Екатерина Великая (с гравюры Чемесова). 1762 г.
Все смотрели на нее, как на интересную сироту, к ней относились как к особе почти без всякого значения.
Она имела в глазах великого князя другое достоинство, которое было немаловажным: это была своего рода иностранная принцесса и тем более немка, следовательно, они говорили вместе только по-немецки.
Это придавало ей прелести в его глазах; он начал оказывать ей столько внимания, сколько был способен; когда она обедала у себя, он посылал ей вина и некоторые любимые блюда со своего стола, и когда ему попадалась новая какая-нибудь гренадерская шапка или перевязь, он их посылал к ней, чтобы она посмотрела».
Еще более раздражало Екатерину, что на этот унизительный для нее роман великого князя тратилось последнее время, отпущенное ей для упрочения ее положения в Российской империи.
Уже четыре с половиной года длился ее брак с Петром Федоровичем, и императрица Елизавета Петровна изволили гневаться. Тогда и была назначена проверка. Как она должна была протекать, точно неизвестно, но из «Собственноручных записей» видно, что проверять бездетных супругов собирались всерьез.
9
«К концу масленой императрица вернулась в город… На первой неделе поста мы начали говеть.
В среду вечером я должна была пойти в баню, в доме Чоглоковой, но накануне вечером Чоглокова вошла в мою комнату, где [находился] и великий князь, и передала ему от императрицы приказание тоже идти в баню.
А баня и все русские обычаи и местные привычки не только не были по сердцу великому князю, но он даже смертельно их ненавидел. Он наотрез сказал, что не сделает ничего подобного; Чоглокова, тоже очень упрямая и не знавшая в своем разговоре никакой осторожности, сказала ему, что это значит не повиноваться Ее Императорскому Величеству. Он стал утверждать, что не надо приказывать того, что противно его натуре, что он знает, что баня, где он никогда не был, ему вредна, что он не хочет умереть, что жизнь ему дороже всего и что императрица никогда его к такой вещи не принудит.
