Смущает тут и промедление с появлением на людях, и тщательная подготовка к нему, и необычная для счастливой матери готовность к военным действиям. Чтобы объяснить подобное поведение Екатерины, мы опять должны вернуться к проблеме Сергея Салтыкова.
Даже если и не он был отцом Павла, это ничего не меняло. Слухи о ее романе, как это подтверждают «Анекдоты» шевалье Рюльера, в Петербурге были распространены необыкновенно широко. И Екатерине, учитывая отношение к ней великого князя и самой императрицы, в любом случае предстояло играть роль анекдотического персонажа. В обычных условиях роль эта просто унизительная, но при дворе, в делах династических, она к тому же еще и смертельно опасна. Так что подумать Екатерине действительно было над чем.
Тут-то она и находит решение, свидетельствующее о необыкновенном уме и отваге. Она появляется в обществе как основательница новой династии.
Разумеется, эта мысль не озвучивалась и не могла быть озвучена. Она осуществлялась той уверенностью и величественностью, которая превращала усмешку, возникающую в предвкушении анекдота, в почтительный трепет перед мистикой совершившегося события истории.
Разумеется, осознать эту мысль были способны далеко не все, а те, кто мог, осознали ее не сразу.
Сразу пришло другое понимание… Екатериной можно было восхищаться, можно было ее ненавидеть, но нельзя было смеяться над нею…
И эту победу свою и зафиксировала Екатерина в «Собственноручных записках», начертав: «Вследствие этого я не пренебрегала никаким случаем, когда могла бы выразить Шуваловым, насколько они расположили меня в свою пользу; я выказывала им глубокое презрение, я заставляла других замечать их злость, глупости, я высмеивала их всюду, где могла, всегда имела для них наготове какую-нибудь язвительную насмешку, которая затем облетала город и тешила злобу на их счет; словом, я им мстила всякими способами, какие могла придумать; в их присутствии я не упускала случая отличать тех, кого они не любили.
Так как было немало людей, которые их ненавидели, то у меня не было недостатка в поддержке. Графов Разумовских, которых я всегда любила, я больше, чем когда-либо, ласкала. Я удвоила внимательность и вежливость по отношению ко всем, исключая Шуваловых.
Одним словом, я держалась очень прямо, высоко несла голову, скорее как глава очень большой партии, нежели как человек униженный и угнетенный». Самое важное тут, что Екатерина если и не почувствовала себя главой очень большой партии, то сделала вид и сумела внушить другим, что она именно такой главой и является…
Чем-то положение Екатерины напоминало теперь положение канатоходца, ступившего на натянутый канат. Одно неверное движение, потеряешь равновесие и разобьешься. Ну а самое главное, что ни назад, ни в бок – пути уже нет. Только – вперед.
О том, как приходилось балансировать в сложной постоянно меняющейся дворцовой обстановке, дает представление такой эпизод.
Однажды после обеда великий князь пришел в комнату Екатерины и сказал, что она начинает становиться невыносимо горда и что он сумеет ее образумить.
– В чем состоит эта гордость? – спросила Екатерина.
– Вы держитесь очень прямо.
– Разве для того, чтобы понравиться вам, Ваше Императорское Высочество, нужно гнуть спину, как рабы турецкого султана?
– Напрасно вы смеетесь! Я все равно сумею вас образумить.
– Каким же образом?
Теряя терпение, великий князь прислонился спиной к стене и вытащил наполовину свою шпагу.
– Что это значит, Ваше Императорское Высочество? – насмешливо спросила Екатерина. – Не рассчитываете ли вы драться со мной? Но тогда и мне нужна шпага.
С трудом Петр Федорович овладел собою и вложил свою наполовину вынутую шпагу в ножны.
– Вы стали ужасно злы!
– В чем? – невинно осведомилась Екатерина.
– Да хотя бы по отношению к Шуваловым… – пробормотал великий князь.
– Вы хорошо сделаете, если не станете говорить о том, чего не знаете и в чем ничего не смыслите! – не выдержала Екатерины.
– Вот что значит не доверяться своим истинным друзьям, и выходит плохо! – торжествующе проговорил Петр Федорович. – Если бы вы мне доверялись, то это пошло бы вам на пользу.
– Да в чем доверяться?
«Тогда, – вспоминая этот эпизод, записывала Екатерина в “Собственноручных записках”, – он стал говорить мне такие несуразные вещи, столь лишенные самого обыкновенного здравого смысла, что я, видя, что он просто-напросто заврался, дала ему говорить, не возражая ему, и воспользовалась перерывом, удобным, как мне показалось, чтобы посоветовать ему идти спать, ибо я видела ясно, что вино помутило ему разум и лишило его всякого признака здравого смысла. Он последовал моему совету и пошел спать.
От него уже тогда начало почти постоянно нести вином вместе с запахом курительного табаку, так что это бывало буквально невыносимо для тех, кто к нему приближался.
В тот же вечер, когда я играла в карты, граф Александр Шувалов пришел мне объявить от имени императрицы, будто она запретила дамам употреблять в их наряде многие материи, которые были перечислены в объявлении.
Чтобы показать ему, как Его Императорское Высочество меня усмирил, я засмеялась ему в лицо…»
Точно так же Екатерина поступала теперь и с мужем. Пользуясь его откровенностью и простодушием, она то и дело ставила его в такие положения, что он выглядел совсем глупым, смешным и нелепым.
В «Собственноручных записках» Екатерина рассказывает, что великий князь, чтобы придать себе цены в глазах молоденьких женщин или девиц, начинал иногда рассказывать им, будто бы, когда он еще находился у своего отца в Голштинии, его отец поставил его во главе небольшого отряда своей стражи и послал взять шайку цыган, бродившую в окрестностях Киля и совершавшую страшные разбои.
«Об этих последних он рассказывал в подробностях так же, как и о хитростях, которые он употребил, чтобы их преследовать, чтобы их окружить, чтобы дать им одно или несколько сражений, в которых, по его уверению, он проявил чудеса ловкости и мужества, после чего он их взял и привел в Киль. Вначале он имел осторожность рассказывать все это лишь людям, которые ничего о нем не знали; мало-помалу он набрался смелости воспроизводить свою выдумку перед теми, на скромность которых он достаточно рассчитывал, чтобы не быть изобличенным ими во лжи, но когда он вздумал приводить свой рассказ при мне, я у него спросила, за сколько лет до смерти его отца это происходило».
– Года за три или четыре… – не подозревая подвоха, сказал Петр.
– Удивительно, – сказала Екатерина. – Вы очень молодым начали совершать подвиги…
– Почему?
– Потому что за три или за четыре года до смерти герцога, отца вашего, вам было всего 6 или 7 лет, так как вы остались после него одиннадцати лет под опекой моего дяди… – сказала Екатерина. – Но меня все равно удивляет, как это ваш отец, имея только вас единственным сыном и при вашем постоянно слабом здоровье, какое, говорят, было у вас в детстве, послал вас сражаться с разбойниками, да еще в шести-семилетнем возрасте.
