«Ради народа вашего, – писал тот, – государь, сохраните неприкосновенной власть, которой вы облечены и которую хотите использовать только на большее его благо; не дайте себя увлечь тем отвращением, какое вам внушает абсолютная власть; сохраните ее в целости и нераздельно (выделено мной. – Н.К.), раз государственный строй вашей страны законно ее вам предоставляет, – до тех пор, когда, по завершении под вашим руководством преобразований, необходимых для определения ее пределов, вы сможете оставить за собой ту ее долю, какая будет удовлетворять потребности в энергичном правительстве».
Забегая вперед, скажем, что конституционные попытки, которые будут предприняты в нашей стране еще через одно столетие (перед падением и сразу после падения монархии), тоже будут строиться на тайне и обмане
[174].
И вот это и давало (и дает) повод многочисленным недругам России рассуждать о ее рабской ментальности, сопротивляющейся духу свободы и закона. Это, разумеется, абсолютная ложь… Просто те конституции, которые тайком пытались ввести (и вводили) у нас, вводились не для всего народа, а в интересах определенных групп людей, определенного сословия или определенной (не титульной) национальности…
Потому тайно и обманом и намеревались верховники ввести «Кондиции», что они закрепляли в виде закона их власть, которой они достигли, не считаясь ни с какой законностью…
Конституция, разрабатываемая «интимным» комитетом, оказалась более всеобъемлющей, а потому и более опасной. Если бы она оказалась принята, произошло бы окончательное законодательное оформление рабовладельческой империи.
Это, конечно, парадокс…
Казалось бы, «рыцари свободы», каким представляли себя члены «интимного» комитета, должны были, получив возможность проведения реформ, хоть что-то сделать для уничтожения рабства в собственной стране. Ведь руководил ими женевский народный депутат, ведь все они воспитывались в республиканском духе, ведь почти все прошли обучение в якобинских клубах Парижа.
Но не тут-то было…
Хотя граф Павел Александрович Строганов и называл поместное русское дворянство «самым невежественным, самым ничтожным, а в отношении к своему духу наиболее тупым», и считал крайне несправедливым оставлять за ним право владеть личностями и трудом русских крестьян, но единственное, что было сделано «интимным» комитетом для ограничения крепостного права, – это запрещение печатать объявления о продаже крестьян без земли…
То есть не запретили продавать русских крестьян без земли, а запретили только публично объявлять об этом заранее…
Едва ли можно найти пример большего лицемерия.
Едва ли можно найти более поразительный пример нравственной глухоты русских крепостников-вольтерьянцев, которые получили возможность не только тешить свою плоть, но таким вот подлым образом соответствовать духу Просвещения, утолять свою потребность в приличном, цивилизованном облике.
И трудно не согласиться тут с Виктором Острецовым, который писал, что «ушедший из Церкви русский дворянин погружался в житейские утехи… Разуму отводилась роль адвоката телесных услад. Теперь в нем, вольтерьянце, проснулась “порода” – он не просто так, а “передовой”, он бросил предрассудки, как старую ветошь. Теперь он – сверхчеловек. Ему все можно. Он, этот вольтерьянец, ищет себе же подобных…»
Самим своим существом крепостники-рабовладельцы были ориентированы на национальное предательство!
О том, что гвардейские офицеры готовы были изменять присяге и своим государям, подобно тому, как распутные жены изменяют своим мужьям, мы уже говорили.
Но еще страшнее другое…
В принципе, такую же измену монарху, вернее самой идее монархии, совершали, не осознавая того, и самые убежденные, самые мыслящие монархисты, когда внушали императору, будто рабовладельческий строй является в современной России основой единства империи.
«У нас не Англия; мы столько веков видели Судию в Монархе и добрую волю его признавали вышним Уставом… – писал незадолго до Отечественной войны Н.М. Карамзин в записке “О древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях”. – Сирены могут петь вокруг трона: “Александр, воцари закон в России” и проч. Я возьмусь быть толкователем сего хора: “Александр! дай нам, именем закона, господствовать над Россиею, а сам покойся на троне, изливай единственно милости, давай нам чины, ленты, деньги!”»
[175]
Когда же читаешь сочиненные русскими крепостниками трактаты, доказывающие, что от освобождения крестьян пострадает и государство, и сами освобожденные крестьяне, остается только руками развести. Действительно, прав Павел Александрович Строганов – более тупого «в отношении к своему духу» сословия не знала история.
Впрочем, мы ведь сами видели, как, меняя по своему произволу государей, не брезгуя при этом и цареубийствами, весь XVIII век русское поместное дворянство самоотверженно билось за право вести паразитический образ жизни за счет остальной страны. Странно было бы ожидать, что оно расстанется с вырванными у монархов привилегиями…
«Надлежало бы не Дворянству быть по чинам, но чинам по Дворянству, т. е. для приобретения некоторых чинов надлежало бы необходимо требовать благородства… – писал в записке “О древней и новой России” Н.М. Карамзин. – Дворянин, облагодетельствованный судьбою, навыкает от самой колыбели уважать себя, любить Отечество и Государя за выгоды своего рождения (выделено мной. – Н.К.) …»
И можно только удивляться, насколько глубок и точен Н.М. Карамзин в анализе событий минувшей истории и насколько сентиментален и поверхностен он в оценках и прогнозах, касающихся современной ему жизни:
«Ничем Александр не возвысил бы онаго столь ощутительно, как законом принимать всякого Дворянина в воинскую службу Офицером, требуя единственно, чтобы он знал начала Математики и Русский язык с правильностью: давайте жалованье только комплектным; все благородные, согласно с пользою Монархии, основанной на завоеваниях, возьмут тогда шпагу в руку вместо пера, коим ныне, без сомнения, ко вреду Государственному, и богатые, и не богатые Дворяне вооружают детей своих в Канцеляриях, в Архивах, в Судах, имея отвращение от солдатских казарм, где сии юноши, деля с рядовыми воинами и низкие труды, и низкие забавы, могли бы потерпеть и в здоровье и в нравственности. В самом деле, чего нужного для службы нельзя узнать Офицером? Учиться же для Дворянина гораздо приятнее в сем чине, нежели в Унтер-Офицерском. Армии наши обогатились бы молодыми, хорошо воспитанными Дворянами, тоскующими ныне в повытьях…»
