Это, кажется, самое первое распоряжение нового царя.
Сохранился портрет монахини Марфы, которой негоже было жить в хоромах в Вознесенском монастыре.
Низко опущенные брови…
Крупный, с горбинкой, нос…
Сжатые в недоброй полуусмешке губы…
Это не просто лицо монахини Марфы, урожденной Ксении Ивановны Шестовой, это лицо новой власти.
«Сделавшись царицей, – пишет С.Ф. Платонов, – Марфа взяла весь скарб прежних цариц в свои руки, дарила им боярынь, стала жить совершенно по-царски и занималась больше всего религией и благочестивыми делами как царственная монахиня; но имела также громадное влияние на дворцовую жизнь, направляла ее, выдвигала наверх свою родню, ставила ее у дел и тем самым давала ей возможность, пользуясь покровительством всесильной старицы-царицы, делать вопиющие злоупотребления и оставаться без наказания. В числе ее любимой родни были и Салтыковы (племянники царицы. – Н.К.), знаменитые своими интригами в первые годы царствия. Но изо всех креатур старицы Марфы, умевших устраивать свои дела, ни одного не являлось такого, который мог бы устраивать дела государственные и дал бы твердое направление внутренней и внешней политике».
Насколько мелочной и ничтожной была эта власть, видно по интригам Салтыковых…
Не то дивно, что они сумели расстроить свадьбу бесхарактерного царя Михаила с Марьей Хлоповой, а причина, из-за которой они поступили так…
Во время следствия, проведенного много лет спустя, Гаврила Хлопов, дядя Марии, рассказал, как произошла ссора. Дело было в Оружейной палате Кремля.
Царь рассматривал турецкую саблю и хвалил ее, а глуповатый Михаил Михайлович Салтыков сказал:
– Эка невидаль… И на Москве государевы мастера, коли приказать им, не хуже сделают!
Государь попросил Гаврилу Хлопова стать судьей в этом споре.
– Скажи! – сказал он. – Сделают ли такую саблю на Москве?
– Сделать-то сделают, – ответил Гаврила. – Только не такую…
– Ты ничего не смыслишь в этом, – в сердцах сказал Салтыков, – поэтому и говоришь так…
Гаврила Хлопов не удержался и тоже ответил Салтыкову грубостью. Слово за слово – возникла перебранка, а за нею и ссора, в результате которой и пала невеста царя.
Перед венчанием Салтыковы обкормили ее сладостями, а когда девицу стало тошнить, призвали врачей. Придворные доктора Валентин Бильс и лекарь Балсырь, осмотрев невесту, сделали заключение, что «плоду и чадородию от того порухи не бывает», но Михаил Салтыков донёс царю Михаилу, что лекарь Балсырь признал болезнь невесты неизлечимой. Мать Михаила инокиня Марфа потребовала, чтобы девушку удалили.
Был созван Земский собор. Марию, разлучив с родителями, отправили в ссылку в Тобольск
[50].
Начало правления царя Михаила ознаменовано событиями, которые помимо прямого смысла несут в себе глубокий символический смысл и могут служить своеобразной метафорой к правлению всей династии Романовых…
Любопытно, что одно из них тоже связано с Салтыковыми…
В самые первые месяцы нового правления освободителю Москвы князю Дмитрию Пожарскому было решительно указано на его место.
Дума тогда сделала расчет, который, как говорит В.О. Ключевский, велся просто: «Пожарский родич и ровня кн. Ромодановскому – оба из князей Стародубских, а Ромодановский бывал меньше М. Салтыкова, а М. Салтыков в своем роде меньше Б. Салтыкова – стало быть, кн. Пожарский меньше Б. Салтыкова»…
То, что Салтыковы, и перебравшиеся под руку польского короля Сигизмунда, и оставшиеся здесь, все последние десять лет усердно предавали Россию, бояре не рассчитывали…
Дмитрий Пожарский, когда его «учли» перед Б.М. Салтыковым, возражать не стал, однако царского указа и боярского приговора не послушался. И тогда Салтыков вчинил против него иск о бесчестии, и царь Михаил выдал его с головою своему родственнику. Стражники провели Дмитрия Пожарского от царского дворца к крыльцу Б.М. Салтыкова, с которым освободитель Москвы вздумал тягаться.
«Суд нелицеприятный, кротость без слабости, твердость без жестокости приобрели Михаилу всеобщую любовь высших сословий, – пишет романовский апологет Н.Г. Устрялов. – Низшим угодить было нетрудно: народ благословлял небо, даровавшее отечеству царя православного, царской крови, спасителя веры, прав, нравов и обычаев, более ничего не требовали».
К знаковым событиям начала правления Михаила следует отнести и казнь «ворёнка» Вани…
Четырехлетнего мальчика, имевшего несчастье стать на выборах конкурентом Михаила Романова, по его приказу повесили возле посаженного на кол атамана Ивана Мартыновича Заруцкого.
Учитывая, что Заруцкий, возможно, являлся Ваниным отцом (считается, что он был любовником Марины Мнишек), казнь обретает черты какого-то особого, еще не виданного на Руси изуверства, превосходящего и злые забавы «дедушки», как теперь именовал государь Михаил Федорович Романов царя Иоанна Грозного.
На колу – тело под силой своей тяжести само нанизывалось на кол, и заостренный конец входил в тело через задний проход и, разрывая внутренности, выходил через грудь или между лопаток – человек жил сутки, а иногда и более…
Не сразу умер и «ворёнок» Ваня. Ему было четыре года, и телу его не хватало веса, чтобы затянуть петлю. Несколько часов ребенок висел так, еще живой, и никто не знает, задохнулся он или – была зима, метель – замерз в петле…
Во всяком случае, оба они, и ребенок, и взрослый, долго еще были живы, и мучения другого дополняли собственные мучения. Воистину перед этой первой казнью, устроенной Романовыми, блекли забавы «дедушки»…
Ванина мать, Марина Мнишек, вдова двух Лжедмитриев и атамана Заруцкого – эта «ужас что за полька», – умерла с горя в монастыре
[51].
