— Слишком много.
— Ага, слишком, Джонти, за обе щеки, — произносит он, опять погрустнев.
— Конечно, за обе щеки, Морис, потому что ничто не сравнится с коричневым соусом на ролле с беконом, точняк, точняк, точняк, коричневый соус, да, ролл с беконом, ага.
— Ну, у тебя для всего этого есть моя малышка Джинти. Малышка Джинти всегда отлично готовила роллы с беконом, нужно отдать ей должное. И квадратную колбасу тоже! В Англии такой нет! Совсем!
— В Англии нет квадратной колбасы?
— Хер там, а не колбаса! Я везде успел поработать, по всей Англии, Джонти, — Кембридж, Донкастер, Лютон, — и везде я заказывал полный английский завтрак. Никто даже не слышал о квадратной колбасе. Значит, пойди, мать твою, и почитай, каждый раз повторял я хозяйкам в гостиницах, почитай про чертову квадратную колбасу! Она идеально подходит к роллам!
— Точняк, идеально!
— То ли дело моя Джинти — один ролл с беконом, один с яйцом, и все это на кусочке квадратной колбасы, да, Джонти! Как мать научила!
— Точняк, еще бы!
Морис делает глоток лагера.
— Как у нее, кстати, дела? У Джинти? Что-то не видно ее в последнее время. Небось бабок срубила!
Ох, нет, как только он спрашивает, у меня начинает болеть в груди.
— Да ну, нет, все потихоньку, точняк, потихоньку дела, — говорю я ему, но мне совсем не хочется слушать рассказы Мориса о его умершей жене, маме Джинти.
— Она совсем как ее мать, — говорит Морис, совсем уже окосевший, кажется, сейчас расплачется.
— Точняк, да, совсем…
— Совсем как мать и в то же время другая, если ты понимаешь, о чем я.
— Конечно… ага… ага… ага…
— Ее мать была прекрасной женщиной. И дня не проходит, чтобы я о ней не вспомнил.
Да, от воспоминаний становится грустно, но мне и своих грустных воспоминаний хватает, поэтому я допиваю пиво и ухожу, да, так и есть. Говорю Мо, что мне пора. Но канареечно-желтая ветровка отличная, как ни крути.
19. Встреча сексуально озабоченных
Мы сидим в сраной, сука, комнатке с легким запахом тошниловки; похоже, вчера здесь была свадьба. Стулья расставлены полукругом, и в центре сидит какой-то придурок, который представился Гленом. Нас около двадцати человек, и из них, наверное, пятнадцать — парни. Не разгуляешься, еба! Но в городе новый шериф — и это я, поэтому все смотрят только на меня, особенно этот придурок Глен. Толстомордый засранец с русой челкой и проникновенным взглядом, какой бывает у некоторых американцев умоляющий такой взгляд. И вот я встаю так, чтобы пташки могли рассмотреть очертания Верного Друга (он всегда в состоянии полубоевой готовности под плотными нейлоновыми трениками) и выдаю как есть, с улыбкой в духе «я-только-что-упал-в-бочку-с-мохнатками» во все табло:
— Меня зовут Терри, и я сексуально озабоченный.
Все начинают осыпать меня своими радушными приветствиями: «Привет, Терри! Здравствуй, Терри…» — и все такое. Я сразу замечаю одну маленькую пташку — ее хлебом не корми, дай лысого за щеку заложить! Миниатюрная темноволосая штучка с тонкими, плотными губками и блеском ебливой сучки в глазах. Она садится нога на ногу и своими ходулями в колготках, нагло так, слегка сжимает себе киску. Просто чтобы та проснулась и знала, что сегодня в меню — слоноподобный хот-дог! Ебать, я уже чувствую, как Верный Друг сантиметр за сантиметром ползет вперед. Годная тёла!
Пока я сажусь, придурок Глен смотрит на меня весь такой недовольный, но мне похуй, я свою речь произнес, да еще и хозяйством похвастался. Теперь можно расслабиться и смотреть, какая рыбка клюнет и какую получится вытащить. Я сел и положил правую ногу на стул перед собой, чтобы на бедре под штаниной хорошо просматривался Верный Друг. Но этот парнишка Глен и слышать ни о чем таком не хочет.
— Возможно, Терри, ты хотел бы рассказать нам о том, зачем ты здесь?
Я слегка пожимаю плечами:
— Глубоко копаешь. А зачем все мы здесь, приятель? Я вот пришел на эту встречу потому, что люблю трахаться. Хотел встретить близких по духу людей. Внести разнообра…
— Мне кажется, ты не понимаешь, в чем смысл этой группы, — выпаливает Глен, морща физиономию; слышны недовольные возгласы.
Но я-то, сука, прекрасно знаю, в чем смысл, потому что я следил за реакцией пташек; у большинства из них опущенные вниз губы, словно они жертвы инсульта, но только не у той малышки, которая заценила мое хозяйство, она определенно скоро сломается! И домой я пойду уже с ней! Железно!
А этот придурок Глен продолжает жестить:
— …люди в этой группе погубили свою жизнь пристрастием к сексу и неадекватной реакцией на чувства. — Он озирается в поисках поддержки.
Встает какой-то жирный ублюдок:
— Меня зовут Грант, и я остаюсь трезвым уже восемь лет…
— Очень хорошо, Грант, — говорит Глен, и остальные снова заводят свою шарманку: «Какой ты молодец, приятель!» — и так далее.
Я совсем не догоняю.
— Подожди, когда ты говоришь, что остаешься трезвым, то имеешь в виду, что не трахался восемь лет? Потому что, если бы я не трахался восемь лет, я не был бы трезвым, я бы, сука, ушел в запой!
Несколько человек после этого ахают, кто-то качает головой, но малышка, на которую у меня виды, только прикрывает рот рукой, чтобы сдержать смешок. А жирный придурок, этот Грант, едва не плачет:
— Моя озабоченность стоила мне разбитой жизни, семьи, моих красивых дочерей и любви невероятной…
Я обрываю его на полуслове.
— Чувак, поверь мне, я уже встречал таких, как ты. Не хочу показаться невежливым, но ты все-таки парень видный… только в плохом смысле слова, сечешь? И вот ты начинаешь себя жалеть, а пташки этого не любят, — говорю я и поворачиваюсь к тёлам за поддержкой. Феминизм в действии!
— Нет… ты не понимаешь… это мой выбор — быть трезвым…
Все, пора залить глаза нахрен.
— Ты имеешь в виду, что ни разу больше не трахался?
Встревает дружище Глен:
— Терри, мне кажется, ты в корне неверно понимаешь, для чего нужна эта группа. Мы собираемся здесь для того, чтобы говорить о тех страшных потерях, которые мы понесли из-за нашей зависимости. Наверняка ты знаешь, что такое разрушенный брак, дети, живущие отдельно от родителей, поломанные отношения…
Да уж, призадумаешься. Перед глазами мелькает море лиц, детей, пташек, но еще больше — кисок. Бритые лобки, бразильянки, рыжие и блондинки — скоро все они тонут в пульсирующем лесу из черных кустиков; кажется, я снова окунаюсь в чертовы восьмидесятые.
— Да… все это было. Признаю, в этом нет ничего хорошего, это неправильно, да к тому же приходится теперь помогать этим засранцам. Но для вас, чуваки, и стакан всегда наполовину пуст. Я оттрахал целую кучу клевых тёл с первоклассными мохнатками, — объясняю я, — да, несколько раз я как следует вляпался, что было, то было, но я ни о чем не жалею! Я снял больше двух десятков порнофильмов!
