— Это я знаю, Джонти. Я знаю, что до Инча как раз ходит автобус, — говорит она.
Один зуб у нее совсем испортился, стал почти черный. Не знаю, могут ли они такое исправить. Но это не настолько плохо, как то, что она ест американскую еду. Американцам эта еда подходит; им можно толстеть сколько угодно, потому что они живут в больших домах и ездят на больших машинах, как на Четвертом киноканале по телику. Точняк, они все там такие.
Наконец я решаю, что мне хватит здесь рассиживаться и встаю.
— Я пошел!
— Даже свою сосиску в тесте не съешь? — Карен стоит открыв рот, но ее глаза как будто бы наполовину закрыты.
— Не. Надо бежать. Точняк.
Карен недовольна, потому что утром ей пришлось сходить в город, чтобы достать эти сосиски в тесте, сходить в Пеникуик, я имею в виду, а не в Эдинбург, потому что для Карен это было бы слишком далеко, чтобы идти пешком. Но знаете, если бы Карен сделала это, она бы сбросила немного жира. Разве не так?
— Но я же специально для тебя их принесла, из «Греггз»!
— Не, надо бежать. — И я выхожу.
— Но они же испортятся!
— Не, не испортятся, не в этом доме, сама знаешь. Съешь обе… — Я открываю дверь.
— Да как я могу съесть обе?! — кричит она, но я-то знаю, что она их съест, точняк, я знаю, что съест.
— Ну тогда отдай маме!
— Она и так уже две съела! — визжит Карен.
Но я выхожу на улицу и бегу к автобусной остановке. Нельзя терять ни минуты! Клево, вон подходит автобус, как раз вовремя, он идет в город. Точняк, идет прямо в город, но он проезжает Инч, там я и выхожу. И вот я оказываюсь в квартире, меня встречает Рэймонд Гиттингс.
— Привет, Рэймонд, привет, дружище!
— Джонти, мой маленький друг! Мистер Надежность! Я знал, что могу на тебя рассчитывать, — говорит Рэймонд и ведет меня за собой.
Но сердце у меня начинает болеть, потому что Рэймонд только что сказал, как всегда говорила Джинти. Что я надежнее других парней, что я ничего плохого не делаю, что она всегда может на меня положиться.
И посмотрите, к чему это привело. Джинти совсем окоченела, а я даже не могу произнести это слово, то слово, которое значит, что тебя уже не вернуть, слово на букву «У», потому что я все еще жду, когда малышка Джинти проснется, но в глубине этого сердца, которое болит, я знаю, знаю, что на самом деле она не проснется, а теперь еще этот запах, этот ужасный, ужасный запах. Точняк, точняк, точняк, точняк.
Рэймонд говорит, что, как только мы закончим с этими квартирами, их смогут сдать и получить за их аренду деньги, поэтому мы должны поторопиться. Из-за этого с «Пабом без названия» мне придется нелегко, но зато ночью я буду избавлен от злых языков. Точняк, я не могу работать, когда вокруг меня злые языки. Нет, не могу.
И вот я начинаю, я кладу краску мягкими, ровными мазками и думаю о том, что, если бы мне удалось достать краску красивого цвета, я покрасил бы Джинти в другой цвет вместо этого синего. Потому что как-то раз в фильме про Джеймса Бонда была девушка, которую покрасили в золотой, а это как раз то, чего заслуживает Джинти: быть покрашенной в золотой, потому что большую часть времени, то есть когда она не ходила в этот «Паб без названия» и не нюхала этот плохой порошок, она была просто золотце.
Не успел я и глазом моргнуть, как внизу уже стоит Рэймонд Гиттингс — внизу, потому что я стою достаточно высоко на лестнице, — и говорит:
— Ого… это невероятно, Джонти. Поверить не могу, что ты все это покрасил. Поразительно. Накину тебе лишнюю пятерку! Ты там в порядке, Джонти? Эй! Ты что, плачешь?
Я слезаю со стремянки.
— Совсем нет, это просто испарения, — говорю я, но, вообще-то, я плачу, потому что я всегда незаметно плачу, когда кто-то, например Рэймонд, так добр ко мне. А потом я все складываю и на автобусе, на двух автобусах, доезжаю прямо до Горджи.
Я проезжаю мимо своего дома, мимо «Паба без названия» и даже мимо «Макдональдса». Я иду в авторемонтную мастерскую и выбираю краску. Но она продается только в баллончиках. Парень спрашивает меня, для чего мне нужна краска, и я говорю, что хочу покрасить статую в натуральную величину. На это он отвечает, что мне понадобится полдюжины банок, а это не самое дешевое удовольствие, разве что я куплю у поставщика или закажу эту золотую краску по почте. Я отвечаю, что она нужна мне сейчас. На это уходит большая часть моих денег, но это того стоит.
Хорошо еще, что у меня осталось на макнаггетсы. Из-за этой покраски мне так и не удалось пообедать, поэтому я обедаю сейчас. Я пересчитываю макнаггетсы, их четырнадцать. Сижу себе за столом, как вдруг поднимаю глаза и вижу своего двоюродного брата, Малки, он стоит прямо передо мной.
— Привет, Джонти! Я шел мимо, заглянул в окно и увидел тебя здесь, — говорит он и неловко оглядывается по сторонам.
— Здорово, Малки! Возьмешь себе что-нибудь перекусить?
— Э-э-э… нет, я встречаюсь с приятелем по работе, хотим глотнуть пивка в клубе BMC. Конечно, Джонти, в тех краях все заведения слегка низкосортные, поэтому мы туда ненадолго. Нет, мы собираемся в «Магнус», в Новом городе. Там подают отличную курицу в панировке, — он смотрит на мои макнаггетсы, — настоящую курицу, и, кроме того, я рассчитываю на приличное филе пикши!
— Филе пикши…
— К нам присоединится Дерек Анструтер, — он касается своего носа, — один наш друг, который, скажем так, располагает информацией касательно происходящего через дорогу. — Малки кивает головой в сторону окна.
— В BMC?
— Нет! На стадионе, на «Тайнкасле»!
— У Райана Стивенсона клевые татуировки на шее.
— О да, цветные тату, тут не поспоришь!
— Нет, правда, ведь на шее их очень больно делать, вот какой Райан Стивенсон выносливый. Так что, если б я выбирал полузащитника, я б выбрал Райана Стивенсона, потому что по его татуировкам сразу видно, что он выносливый!
— Звучит логично, Джонти! Что это у тебя в пакете? — Малки берет один из баллончиков с краской. — Надеюсь, Джонти, ты не из этих граффити-художников, про которых все кругом твердят! Джонтс на раёне!
— Ну уж нет, точняк, нет, это не я.
И мы от души смеемся над этой шуткой, я и Малки, да уж, а потом он спрашивает, как дела у моей мамы, и Карен, и Хэнка, а потом уходит в BMC. Ага, но посмеялись мы с ним от души!
Но к тому времени как я заканчиваю свой обед, добираюсь домой и захожу в квартиру, мне уже холодно и одиноко. Потому что все веселье прошло. Так всегда и бывает: посмеешься, потом веселье проходит — и больше уже не смешно. Потому что холодно.
Джинти.
Прости, Джинти, прости, дорогая, но теперь мне придется убрать тебя из дома. Я не хочу в тюрьму, Джинти, все из-за запаха, нет, точняк, точняк, точняк, только не в тюрьму. Не, не, не, после того, что случилось с твоим отцом, Морисом, после того, как он стал таким странным, — ни за что.
