— Что это ты там делаешь, Терри? — смеется Джонти. — Надеюсь, ты не крадешь выпивку, ведь у меня из-за этого будут неприятности, ага, как пить дать.
— Нет, дружище, здесь нет ничего стоящего, а я за последние дни стал ценителем.
Я еще какое-то время помогаю ему, а потом оставляю этого маленького придурка и еду обратно в Саутсайд.
Я подъезжаю к своему дому, а возле него уже собрались Ронни, Йенс с Ларсом, этот похожий на вурдалака агент и два, сука, скользких пидора бодибилдерского телосложения, в костюмах. Сразу ясно, что от этих ребят жди неприятностей, но на многое они не способны. Сплошные накачанные мускулы; в настоящем махаче они не помогут, никакой реальной силы в них нет.
— Слушай, Терри… — говорит Ронни, уводя меня в сторону и понижая голос, — это чертовски унизительно, но полиция не торопится, и поэтому агенты и страховая компания наводят справки обо всех, кто был поблизости в момент исчезновения виски. На этом настоял мистер Симонсен. — Ронни кивает на придурка Ларса. — Я не могу заставить тебя согласиться, я могу лишь просить об этом. Нам нужно обыскать твою квартиру. Мы уже проверили у Мортимера и в гольф-клубе, и нам, ммм, удалось склонить тех двух парней к сотрудничеству, — объясняет Ронни и вздымает вверх руки. — Даже мой номер в отеле перевернули вверх дном. И все впустую.
— Так, значит, вы нашли тех парней с поля? Как вам это удалось?
— О, у нас свои методы. — Ронни бросает взгляд на эту парочку сидящих на стероидах бакланов при параде. — Правда, я бы не сказал, что нам это помогло, никаких следов виски мы у них не нашли. Но ты же понимаешь, мы должны принять все меры предосторожности.
— Конечно, приятель… — говорю я, а потом смотрю на этих поджавших ягодицы задротов. — Приятно осознавать, что ты хотя бы не единственный подозреваемый. Только смотрите не переверните там все вверх дном!
— Даю слово, ты не представляешь, как я тебе благодарен, — говорит Ронни. — Нечего и говорить, что для меня ты вне подозрений, но Ларс вложил в этот скотч кучу нервов и денег, поэтому он хочет во всем убедиться сам.
— Можете расслабиться, парни, — кричу я, подходя к остальной компании. — Единственная стремная вещь, которая есть у меня дома, — это порнушка, ничего противозаконного там нет.
— Твое такси мы тоже должны проверить, — говорит Ларс.
— Лады, — говорю я и открываю перед Йенсом дверь кэба, а потом нашариваю ключи от квартиры и отдаю их Ронни.
33. Лихорадит
Мне нехорошо. Что-то меня всего лихорадит, точняк, точняк, точняк, точняк, точняк, точняк, точняк, точняк, точняк, точняк, точняк, точняк… слишком много работы…
Всего лихорадит.
У меня в голове эти звуки, как будто двери постоянно открываются и закрываются. И еще этот запах горелого. Я не могу сидеть дома без Джинти, не могу поехать в Пеникуик к Карен, не могу пойти в «Паб без названия». Нет, не могу. Потому что они говорят, что от меня пахнет краской, точняк, точняк, так они говорят.
Поэтому я звоню на мобильный телефон доброму Терри и говорю, что собираюсь поехать в госпиталь к настоящему папе Генри, и он отвечает, что подвезет меня. Ага, подвезет, а потом он приезжает за мной и мы встречаемся с ним в такси, прямо у подъезда.
— Ты весь вспотел, Джонти, с тобой все в порядке, приятель?
— Ага, Терри, точняк. — И я залезаю в кэб. — А ты не зайдешь к Генри?
— Нет, приятель, не люблю я этого придурка.
— Я тоже его не люблю, но для нас обоих он наш настоящий папа, Терри.
— Он мне не отец, — говорит Терри.
Но я все равно к нему пойду, потому что знаю, что иногда хорошие люди совершают плохие поступки, ошибаются, что ли; может быть, настоящий папа Генри тоже такой и все дело просто в ошибках. И он меня спас, спас мою жизнь, когда я упал в залив. Но он каждый раз об этом вспоминает. Ага, каждый раз.
Терри высаживает меня, и вот я уже в отделении, смотрю на Генри через стеклянное окно, а он сидит в своей постели. Не знаю, стоит ли мне на этот раз зайти внутрь и заговорить с ним, или лучше просто стоять, прислонившись лицом к стеклу. Так я стоял в тот раз, когда здесь была женщина, которая приехала с Терри. Я замечаю, что от моего дыхания на стекле осталось большое запотевшее пятно, и пытаюсь его слизать. Настоящий папа Генри весь такой старый, но выглядит он, как те голодающие дети, которых показывали по телику, только при этом он все равно старый. А потом он поворачивает свою высохшую старую голову и смотрит прямо на меня.
— Джонти, это ты, что ли?… — говорит он совсем слабым голосом. — Мой дружочек… заходи… заходи…
Тогда я просто подхожу и сажусь рядом с ним на стул.
— Малыш Джонти… — говорит он, — я видел, как ты лизал окно! По-прежнему только и делаешь, что ищешь, что бы засунуть себе в рот, — говорит он так хитро.
Мне не нравятся такие разговоры, поэтому я ничего не отвечаю. Но из-за него я чувствую, как у меня в груди шевелятся эти маленькие паучки. Потом мы какое-то время молчим, и я говорю:
— Я встретил доброго Терри, он ведь типа твой сын и все такое, да? Добрый Терри. Внизу, в такси.
Настоящий папа Генри совсем слаб, но, услышав это имя, он как будто немного оживляется.
— Терри… Джус Терри? Этот чертов бездельник? Это сраное ничтожество? Меня с ним ничего не связывает!
И это выводит меня из себя, потому что Терри хороший, и я думаю обо всем, что натворил Генри.
— Тебя ни с кем ничего не связывает! Даже с твоей собственной семьей! Это неправильно! Бог тебя покарает!
Он просто смеется мне в ответ:
— У тебя по-прежнему не все в порядке с головой, верно, мой маленький друг? Иногда мне кажется, что стоило дать тебе утонуть там в порту, как щенку или котенку, — помнишь, как я тебя вытащил?
Я чувствую, как от стыда я, понурив, опускаю голову, потому что он и вправду спас меня, точняк, он меня спас.
— Ага… я помню, точняк…
— Но ты хороший парень, Джонти, ты не хуже других, не то что Хэнк… — У него загораются глаза. — А как Карен? Как дела у моей маленькой золотиночки? Ни разу не пришла навестить своего старого папу! Моя маленькая золотиночка… да, она любила засовывать себе в рот разные штуки!
Меня начинает подташнивать, я вспоминаю о Джинти, о том, как она, вся в золоте, падала в эту дыру у моста, потому что настоящий папа Генри так называл Карен за ее светлые волосы, но это было до того, как она совсем растолстела.
— То, чем вы занимались, неправильно! Ты ее испортил! Ты всех нас испортил!
— Она проболталась? Что ж, видимо, ей уже ничего другого не остается, кроме как болтать языком, ей и ее жирной мамаше. Да, я всегда знал, что она станет такой же жирной, как ее мать. Вот почему я должен был ее обкатать, прежде чем она разжиреет, сечешь? С разжиревшей бабой хорошего траха не получится. И дело не только в складках жира, хотя одного этого уже достаточно, но и в том, что, когда тёла толстеет, она впадает в депрессию. С тёлой, у которой депрессия, хорошего траха не выйдет, — качает он головой, — только механические движения.
