— Ну, я бы не сказал, что прям известный, но я опубликовал три романа.
— Может, я что-нибудь про них слышал?
— Сомневаюсь. Вы любите читать?
— Раньше не любил, дружище, но только до недавних пор, теперь я стал куда чаще браться за книгу, — говорю я, и эта мысль вгоняет меня, сука, в тоску, — но только чтобы там не было никакой чернухи. И чтобы хороший язык там. Так откуда ты приехал?
— Ну, я живу в Кембридже, но моя семья из Сьерра-Леоне.
— С Хамфри Богартом, клевый фильм.
— Нет… это…
— Да я прикалываюсь, чувак, я знаю, где это! Африка, все такое. Готов поспорить, что ты хотел бы сейчас там оказаться, а? Погода просто пиздец! Ничего не скажешь! А?
— Ну, не знаю насчет этого…
— Так ты, значит, был на книжной ярмарке на Шарлотт-Сквер прошлым летом?
— Да.
— Уверен, ебли там было выше крыши, так ведь? Куча приезжих писателей и куча пташек, которым прямо не терпится. Пиздец, я должен, сука, автобиографию написать. Ебля, фачилово и перепихон, а между ними маленькие перерывы на работу, чтобы добавить разнообразия. Но теперь это в прошлом, приятель. Для меня, — говорю я. — У тебя-то все в порядке! Готов поспорить, что ебашил ты там как чокнутый! Каких-нибудь артистических пташек, типа того: ох они и ебливые.
— Да, у писателей часто складывается репутация старомодных болванов, — улыбается парень, — но среди нас есть и те, кто умеет веселиться!
Везучий, сука, ублюдок.
— Ну еще бы! Не теряй хватку, приятель!
— Ну уж нет!
Парень темный, поэтому шланг у него должен быть что надо. Не такой большой, как у меня, конечно, но от моего сейчас толку нет. Не хочу высказывать никаких расистских предубеждений, но член у него должен быть просто заебись.
— Но вообще я не расист, приятель, не-не.
— Да я, кажется, на это даже не намекал.
— Нет, я просто так, к слову, потому что, знаешь, встречаются всякие придурки. Я всегда защищаю от них черных пантер. Лучший заезд в моей жизни был с черненькой пташкой, здесь, на фестивале, несколько лет назад. Нигерийка. Сама тёла ни о чем, танцовщица типа, но мохнатка у нее была, сука, настоящие тиски. Обернулась вокруг моего Верного Друга, прямо как упаковка бекона вокруг огромной немецкой сардельки!
Парень начинает смеяться:
— Тебе правда нужно написать книгу.
— Может, и стоит, приятель, — говорю я, — но я только еще сильнее впаду в депрессию или хуже того — раздухарюсь. Знаешь что, я могу диктовать, а ты будешь записывать!
Парень продолжает смеяться, но я вижу, что ему это неинтересно.
— Да, так эта тёла, у нее была такая тугая мохнатка, что я даже не расстроился, когда она не дала мне в задницу… эх, да, я такой, любил раньше все вариации, знаешь, как говорят: «Разнообразие…»
— «…придает жизни вкус».
— Золотые слова, шеф, золотые, сука, слова. Слушай, если тебе что-то нужно, подогнать там или еще что, обращайся. Вот моя визитка. — Я проталкиваю ее в окошко и останавливаюсь возле библиотеки. — Ну вот и… а, подожди… да, я же рассказывал тебе про ту нигерийскую пташку. Так вот…
— Слушай, я бы не отказался от пары граммов кокоса, — перебивает меня парень.
— Заметано. — Я перехожу на шепот, хотя в кэбе никого, кроме нас, нет. Когда речь идет про стаф, лучше оставаться в такси. — Звякни мне через часок, и я подвезу. В тачке я теперь не храню. Особенно после того, как моего приятеля Толстолобого повязали; слишком много ищеек и крыс, да еще и весь, сука, город в камерах.
— Заметано.
Парень выходит, а я отправляюсь в Инверлит, чтобы забрать у Рехаба Коннора посылочку, которую потом подгоню этому парню. Хуже всего, что приходится рассказывать людям о том, что случилось.
— Я думал, ты затихаришься, — говорит Коннор, после того как я расписал ему всю историю с сердцем.
— Да, с таким движком по районам не потаскаешься. Всегда найдется какая-нибудь пташка, которой скучно.
— Твоя репутация опережает тебя, Джусмен.
— Ага, только теперь это чертово проклятье, а не благословение свыше, — говорю я.
Затем я возвращаюсь в город, отвожу подгон черному пареньку и еду в отель за Ронни. Он спускается со своими клюшками, и мы отправляемся в гольф-клуб.
Я раскатываю пару дорожек кокоса:
— Пора подкрепиться.
Ронни явно недоволен:
— Ты же не хочешь, чтобы нас снова поймали копы! С твоим сердцем тебе вообще не стоит употреблять! Это худшее, что могло прийти тебе в голову. В гольфе нужен ровный, размеренный ритм, и кокс — это, наверное, наименее подходящий для этого наркотик!
— Давай бери одну, это на ход ноги! К тому моменту как мы туда доберемся, все уже выветрится. Вспомни Мошонку!
Непохоже, чтобы Ронни это убедило, но он все равно макает носяру в порошок. Иногда важно не что тебе нужно, а чего ты хочешь.
— Черт… о, да… — говорит он. — У меня есть кое-какие хорошие новости. Этот говнюк, Лорд Гленжопотрах, у которого третья бутылка виски и который не отвечал на мои звонки, наконец-то сдался. Ларс и его ребята выдвинули ему наше коллективное предложение. Конечно, козлы этого Макфонтлероя играют по-жесткому, но, думаю, сделка состоится.
— А про второй бутл по-прежнему ничего не слышно?
— Нет… — говорит Ронни и вдруг снова впадает в уныние. — Она как будто испарилась. Мой частный детектив круглыми сутками следит за Мортимером, но пока никаких доказательств того, что бутылка у него, нет.
Я знаю, что порадует этого придурка.
— Я дал твой номер Сэл.
— Ого! Думаешь, она позвонит?
— Да кто их знает, этих телок, приятель? Но можешь быть уверен, на твоей стороне известность и благосостояние, а это куда более сильный афродизиак, чем высота твоей колонны, сечешь, да?
Ронни не отвечает, но, думаю, больше тринадцати сантиметров он не выдаст.
Мы выезжаем на М8 и вклиниваемся в поток. Чуть больше чем через час мы оказываемся на месте. Поле большое, открытое, деревьев и кустов совсем мало, поэтому ветер становится определяющим фактором. Мы стоим на фервее, Ронни перебирает клюшки и наконец вытаскивает одну такую, зараза, толстенную.
— Гольф — это круто, Терри. Поверь мне, когда тебе за сорок, секс отходит на второй план. Но только не гольф. — Ронни улыбается и показывает мне базовую стойку для удара. Он делает несколько пробных свингов, а затем отдает мне клюшку. — Это короткая лунка пар-три.
Я смотрю перед собой и представляю на этом маленьком мячике паршивую физиономию Кельвина. Смотрю вперед, на фервей. Оглядываюсь, замахиваюсь и посылаю чертов шарик. И он действительно, сука, летит: далеко и ровно. Он падает на грин
[47] и останавливается довольно близко к лунке.
