Я все рассказываю и рассказываю, но парень-то сечет. Он примерно моего возраста, и у него на лице написано, что он кое-что повидал в жизни, не просто студент какой-нибудь. Совсем как у меня в такси, как у всех, кто трудится на себя в сфере обслуживания: отрабатывает, сука, часы, просто сидит и выслушивает, как какие-то придурки несут всякую херню.
— Полагаю, вы озабочены своим пенисом и своей сексуальной жизнью.
Ну что тут, сука, сказать? Не поспоришь, верно?
— А кто из мужиков не озабочен, если уж по правде, а? — говорю.
Чувак, кажется, размышляет над этим, а потом выгибает дугой брови.
— Это огромная часть нашей жизни, наша сексуальная активность. И вы, судя по всему, вели очень активную половую жизнь. Но этим жизнь отнюдь не ограничивается. Люди приспосабливаются к жизни без секса.
— А я не люди!
Парень пожимает плечами. Готов поспорить, уж он-то трахается. И наверняка вдоволь. С какими-нибудь высококлассными безналичными шлюхами на всяких медицинских конференциях. Этот придурок не знает, что я однажды играл психиатра в «Вызывается доктор Трах». Да, я играл профессора Эдмунда Траха. Коронная фраза, обращенная к пташке на кушетке: «Как профессионал, я твердо убежден, что у вашей проблемы сексуальный корень». Да, легко говорить, когда тебе дают. Парень уставился на меня, как будто прочитал мои мысли.
— Но ведь таблетки, которые вы принимаете, наверняка имеют хотя бы какой-то эффект?
— Нет! Вообще никакого. Я по-прежнему хочу кому-нибудь вдуть! У меня постоянно ноет в паху. — И я чувствую, как мой взгляд снова опускается вниз, к Верному Другу.
Парень очень строго качает головой:
— Мистер Лоусон, этого просто не может быть. Доза настолько велика, что это равносильно химической кастрации. Что касается сексуальных позывов, о которых вы упоминаете, в принципе, вы не должны чувствовать вообще ничего.
— Да, но я чувствую! Особенно по ночам!
— Я могу лишь предположить, что вы также страдаете от какого-то общего расстройства, которое проецируется на ваши половые трудности.
Мы ходим по кругу: этот придурок вообще, сука, не врубается.
— Да, но это расстройство вызвано тем, что я, сука, не могу потрахаться!
Парень качает головой:
— Должно же быть что-то, что помогает вам справляться.
— Да, должно, и я направляюсь туда прямо сейчас, — говорю я этому придурку.
После чего съебываю оттуда нахер, сажусь в кэб и еду в «Сильверноуз». Я приезжаю, а парень в клубе говорит:
— Сегодня никакого гольфа, приятель, поле затопило. На всех общественных полях то же самое.
ЕБАТЬ МОЙ ХУЙ!
Я возвращаюсь в кэб и не могу не задуматься о своей доле. Я схожу с ума, я словно веду какое-то сумрачное существование. Вокруг сплошные чокнутые пташки, которые выслеживают меня по телефону, шлют сообщения и не верят, сука, когда я говорю, что не могу с ними встретиться. В результате они становятся еще настойчивее; думают, что я притворяюсь крепким орешком! Я! Вот еще новость: за всю свою жизнь я ни разу не играл в эту игру! Пытаешься объяснить им, сука, что болен, так они решают, что у тебя нет отбоя от желающих и тебе некогда. Особенно это касается Большой Лиз из диспетчерской, та уже, вместо того чтобы надрать мне задницу, угрожает расквасить ебальник!
Но кого мне по жизни хватает выше крыши, так это, сука, идиотов.
Я заскочил в бар «Сазерн», чтобы воспользоваться вай-фаем, но тут ко мне подходит Толстолобый с обычным для него тупым выражением лица. Он получил работу в диспетчерской, после того как у него отобрали права. Это в его духе, овца ставшая волком.
— Как жизнь? — говорю я. Затем спрашиваю, что ему нужно.
— Тез, я должен тебя предупредить, приятель. Плохие новости. — Он понижает голос. — Я рассказываю тебе об этом только потому, что мы друзья и я знаю, что вы с Большой Лиз… ну, в общем, что вы не особенно сейчас ладите.
— Ясно. — Я врубаю ноутбук. — В чем дело?
— Полицейские камеры засекли, как ты в кэбе передавал какому-то парню пару пакетиков. Мне сказала девчонка Рэба Несса, малышка Элеанор, она работает у них по канцелярской части. Просто предупреждаю тебя, приятель.
СРАНЬ ГОСПОДНЯ…
Этого только не хватало.
— Пиздец… ну, значит, все, пора и яйцами об асфальт…
— Не обязательно, Терри. — Толстолобый расплывается в нахальной улыбочке. — Элли говорит, что они не засняли номер. У них есть только твое лицо, они разослали ориентировку. — Он протягивает мне фотографию.
Четко! Видно только копну волос и мой шнобель да еще очки, как у Иэна Хантера из Mott the Hoople
[49].
— Ну, вообще-то, меня здесь не узнать, только прическу и видно.
— Да, но у какого еще таксиста в Эдике такая невъебенная хайра?
— И то верно…
— Сходи к парикмахеру, мой тебе совет, Терри, — пожимает плечами Толстолобый. — Сдавать тебя никто не собирается, только избавься от этой копны, а не то пойдешь мотать срок. Серьезно.
Я выключаю ноутбук, оставляю Толстолобого в пивной, а сам не знаю, что, сука, и делать. Но, вернувшись в кэб, начинаю обдумывать услышанное. Придурок прав. Звоню. Рэбу Бирреллу.
— Рэб, помнишь, у тебя была машинка, чтоб под ноль стричься? Она у тебя осталась?
— Да.
И вот я у Рэба в Колинтоне, рассказываю ему всю историю за парой банок «Гиннесса».
— Не знаю, что и делать. Мои волосы — это и есть Джус Терри. Они для меня даже важнее, чем член. Я бы отдал пяток сантиметров пениса, только чтобы с моей гривой ничего не случилось. Особенно сейчас. С этими таблетками и сердцем это все, что у меня, сука, осталось!
Рэб проводит рукой по собственным коротким с проседью волосам.
— Похоже, выбирать придется между волосами и тюрьмой, Терри.
— Бля, но ты не врубаешься. Это же часть меня. Пташки клюют на волосы, а потом уже заценивают моего Верного Друга. — Я собираю в руку несколько длинных локонов. — Вот они, эти щупальцы Медузы горгоны, которые притягивают, как крики сирен в море, — говорю я, а затем хлопаю себя по яйцам. — А вот скалы, о которые они в конце концов разбиваются… по крайней мере, так было раньше.
— Терри, ты хочешь, чтобы я тебе помог или нет?
— Ладно, ладно… но они, скорее всего, отрастут уже седыми. Буду выглядеть как старпер… только не принимай на свой счет, — говорю я, потому что у Рэба вся голова уже посеребренная.
— Да я моложе тебя, выпендрежник сраный! На пять лет!
— Я знаю, приятель, но ты ведь никогда не был ебырем, — говорю я, и Рэба это задевает. — В смысле, у тебя есть пташка, семья, все такое; я просто хочу сказать, что ты стабильный такой парень. А я ебу все, что вижу… — И тут я чувствую удар, как будто кто-то врезал под дых, как бывает всегда, когда до меня доходит. — Ну или, скорее, ебал. Смысл в том, что я не могу позволить себе быть седым. За пределами киноплощадки это ограничивает мой выбор определенной возрастной группой, скажем «тридцать пять плюс». А я хочу «двадцать пять плюс».
