— К Генри. Я знаю, что он не был моим настоящим отцом, — говорю я. — Мы немного поболтали, знаешь ли.
Ее лицо передергивается к чертям. Как будто у нее случился удар.
— Он знал… что он тебе рассказал?… — Она говорит так тихо, что я почти нихрена не слышу.
Я не знаю, в чем тут дело, но точно знаю, как разыграть эту партию.
— Всё, — говорю я. — Теперь я хочу услышать это еще раз, от тебя. Это твой долг, — бросаю я.
Она смотрит на меня покорно и садится за кухонный стол, я делаю то же самое. Вид у нее совсем старый и усталый.
— Это правда. — Она глубоко и тяжело вздыхает. — Я думаю, именно поэтому он всегда тебя ненавидел, Терри. И меня. Думаю, поэтому он ушел и начались все эти другие женщины: он хотел отомстить. За мою ошибку! Одну чертову ошибку!
Я чувствую, как мои пальцы впиваются в стул.
— А что насчет Ивонны?
— С ней все в порядке, она его дочь.
— Так в чем же тогда, черт возьми, дело, мам? Выкладывай!
Она выглядит крайне взволнованной, покусывает нижнюю губу.
— Если я расскажу, ты будешь меня ненавидеть…
— Для меня облегчение уже одно то, что этот ублюдок не имеет со мной нихрена общего, — говорю я и понижаю голос. — Ты моя мать. Я всегда буду тебя любить. Ты меня вырастила, ты все мне отдала. — Я наклоняюсь, беру ее маленькую тонкую руку и слегка ее сжимаю. Затем откидываюсь назад. — Рассказывай, в чем дело!
Ее лицо словно выбелено мелом. Тонкие, морщинистые старые губы складываются в слабую мрачную улыбку, и она говорит:
— Мне было пятнадцать, когда Генри Лоусон положил на меня глаз, Терри. Это было в школе, в Лите. В школе Дэвида Килпатрика.
— Ага — ДК. Дети Куку, — говорю я.
Она морщит лицо, но продолжает:
— Да, я действительно была тогда очаровательна, и мы стали встречаться. Ты ведь знаешь, Генри тогда за словом в карман не лез…
Мне хочется сказать, что с тех пор ничего не изменилось, но я только киваю головой, чтобы она продолжала.
Она немного наклоняет голову и опускает глаза к полу.
— Все думали, предполагали, я бы сказала, что мы уже спим вместе, но я все еще была девственницей.
Она поднимает глаза и видит мой удивленный взгляд. Я ничего не могу поделать с нарождающейся в моей голове мыслью: этот старый хер не был тем невероятным ебырем, какого из себя строил!
— Не пойми меня неправильно, все остальное у нас уже было…
У меня в животе что-то переворачивается, но я держу, сука, рот на замке. И это нихуя не просто.
— …но этого мы не делали, — говорит она с грустью. — А затем, однажды утром, под Рождество, началась жуткая метель. В школе на пару дней отменили занятия. Отец с Томми пошли работать на верфь, а мама — на таможенный склад с виски, где она тогда работала. Флоренс была внизу, в гостях у своей подружки Дженни — они постоянно играли у нее дома. К двери подошел молодой паренек с рождественскими открытками или чем-то таким, он работал на почте. Из-за снегопада он промок насквозь.
Работал на почте… мне в грудь вогнали, сука, кинжал. Я смотрю на нее и чувствую, как кровь отливает от головы.
— Он не был, что называется, красавчиком, но у него были голубые глаза и совершенно пронзительный взгляд, какого я никогда больше не видела. — Она улыбается, а потом смотрит на меня озабоченно. Потому что видит, как я ерзаю на стуле. Она медленно кивает головой, словно подтверждая мою догадку. — Ты привел его однажды ко мне в дом. Он был твоим приятелем.
— Ебаный стос…
— Конечно, он меня не узнал, это было так давно, да и он был совсем в стельку. Я ничего не сказала, так изумилась, что вижу его в своем доме, и потом, тогда со мной все еще жил Уолтер. А вы зашли всего на минуту, оба пьяные в умат, двух слов связать не могли. Да, он выглядел совсем опустившимся, но я так и не смогла забыть этих голубых глаз. Я всегда о них помню. — И ее нижняя губа начинает дрожать, как будто ее посетил, сука, призрак оргазма полувековой давности!
— Нет… только не Алек Почта. Только не мой старый приятель… нет…
— Да, сынок. Я поняла, что вы с ним стали близкими друзьями, а он был законченным алкоголиком, поэтому я решила не будить лихо.
— Не может, сука, быть! Ты позволила этому старому алкашу себя трахнуть! Школьница! Этому сраному старому… он всегда говорил, что мой отец, ублюдок Генри, был старше… мудак ебаный… старый, лживый алкаш!
— Не будь к нему жесток, сынок, не нужно! Он был всего лишь молоденьким пареньком, и он насквозь промок. Поэтому я пригласила его на чашку чая. Чтобы высушить кое-что из его одежды у огня. Ну, мы разговорились, и слово за слово…
— Что… нет… это пиздец… это полный пиздец, — говорю я, а в кармане у меня горит, жжет телефон, в нем фотографии Алека, которые я сделал у него дома, его красная физиономия, вмерзшая в сине-фиолетовую глыбу льда…
— Когда после всего он вылез из кровати, я подумала, что он просто пошел в туалет. Затем решила, что он тихонько вышел из дома. Тогда я встала сама и нашла его в спальне моих родителей, он копался в их вещах. Я испугалась, что у меня будут неприятности, накричала на него, сказала, чтобы он убирался. Даже швырнула на лестницу его мешок с почтой!
— Вот, сука, подонок, ворюга, жалкий старый ублюдок…
Мать втягивает голову, словно я заехал ей по подбородку.
— Можешь представить, каково мне было, когда я забеременела тобой. Я узнала об этом почти сразу; по крайней мере, я знала, что вероятность велика, — говорит она, и теперь ее голос звучит уверенно и вызывающе, она отводит назад плечи и выпрямляет спину, как будто после признания тут же помолодела. — Это был мой первый раз. И тогда я решила, что нужно дать Генри, что ему причитается, так я и поступила в ту ночь. Он, вероятно, рассказывал всем, что уже давно этим занимается, поэтому, когда я сказала ему, что забеременела, у него не было причин для подозрений. Да и зачем портить всем жизнь. Мне бы тогда пришлось воспитывать ребенка одной!
— Вместо двоих, потому что говнюк заделал тебе Ивонну, а потом съебал нахрен!
Она совсем сникает.
— По крайней мере, я нашла своего Уолтера. Он был мужчиной куда больше, чем все эти бездельники, вместе взятые, — произносит она задумчиво.
Затем снова смотрит на меня, она продолжает что-то болтать, но я уже не разбираю слов, у меня голова, сука, идет кругом… это значит, что мы со Стиви… мы с Мэгги…
— Но я думаю, что в глубине души Генри всегда подозревал, что ты не его ребенок. Он постоянно к тебе придирался, к твоим волосам например, которые достались тебе от меня. Он никогда не относился к тебе как к своему первенцу.
— Это пиздец какой-то! Лживый ублюдок! — кричу я, вскакиваю и, не обращая внимания на ее крики и мольбы остаться, выметаюсь оттуда.
