— Личинки их съели…
— Личинки… личинки мух… — говорит Терри. — Посвети сюда фонариком, — говорит он мне.
Они ползают там, где были его глаза, белые и скользкие, они вылезают у него изо рта, из ушей, из носа, отовсюду! Точняк, мне это не нравится, точняк, точняк.
А потом Терри наклоняется и расстегивает на штанах у этого мужчины молнию!
— Терри, что ты делаешь? — говорю я сквозь маску, но он меня слышит.
— Все в порядке, приятель, — говорит он, его глаза сверкают над марлевой повязкой, он расстегивает ремень… ну и запах, даже через маску.
Я пытаюсь отвернуться, точняк, пытаюсь, но у меня подступает к горлу, это замороженная пицца, которую приготовила Карен, я отдергиваю маску, и меня выворачивает.
— Джонти, аккуратнее, маленький грязный засранец, ты ему весь костюм так запачкаешь, — кричит мне Терри. — Нужно же, черт возьми, уважать мертвых, приятель! — говорит он, стаскивает с мертвого мужчины брюки и достает его дружочка… большого дружочка… а затем, сияя от радости, говорит: — Вот это, сука, болт! Это мой отец, Джонти! Этот мужик был моим отцом. — Он хватает меня, приподнимает свою маску и целует мою голову. Меня всего передергивает, потому что я вижу, как все эти личинки вылезают из головки члена этого мужика, еще больше этих извивающихся летающих личинок…
— Смотри…
— Да… пора, пожалуй, уложить моего отца на место, — улыбается Терри.
— Но как же Генри Лоусон?
— Этот чертов самозванец… нихуя он мне не отец. Но для тебя он отец, Джонти, поэтому я не буду ничего о нем говорить. У меня такая, сука, гора с плеч свалилась… помоги мне с этой крышкой…
— Ты не будешь заправлять его штуку обратно в штаны?
— Нет, такой шланг должен болтаться на свободе, личинкам и червям будет чем поживиться, когда они проберутся сквозь гроб! Хоронить людей в наше время… это паршиво… но заметь, твою мать кремировали, а все прошло не так уж гладко…
— Да уж, Терри, пахнет он ужасно плохо, точняк.
— Да, но Алек всегда вонял. Это из-за пива. Помню, когда мы ходили ссать, он всегда шел в кабинку. Я думал, это потому, что он алкаш-импотент и чувствует себя неловко, стоя рядом с моим красавцем, но теперь я понимаю, что ошибался. Наверное, у него был кишечник алкоголика и он ходил на горшок, чтобы просраться.
Мы кладем крышку на место, и Терри защелкивает замки. Вдруг мне становится ужасно грустно. Терри смотрит на меня:
— Джонти, почему ты плачешь, что случилось, приятель?
— Мы с тобой больше не братья, — говорю я, но на самом деле я думаю о Джинти; разумеется, в бетоне мухам и личинкам до нее не добраться…
Терри обнимает меня рукой за плечи:
— Мы лучше, чем братья, Джонти. Мы друзья. Лучшие друзья. Никогда не забывай об этом. Братьев не выбирают, а вот друзей ты можешь выбрать, и ты лучший друг, маленький ты засранец! И не волнуйся, у тебя в любом случае большая, сука, шишка, но досталась она тебе по материнской линии! Железно!
— Но у моей мамы никогда не было шишки…
— Но у ее отца и братьев ведь была, Джонти, вот откуда взялась та мощь, которую ты там прячешь!
— Ага… Джинти всегда говорила… но, но, Терри, откуда ты знаешь, откуда ты знаешь, что у меня большой дружок?
Этот вопрос вводит Терри в небольшой ступор, но потом он отвечает:
— Я могу определить это за километр. Даже если мужик будет одет в рыцарские доспехи, я все равно пойму. Здесь дело не в выпуклости, у него могут быть одни только орехи или шланг по колено. Не важно, какие руки, ноги или нос. Всех выдает походка, — говорит он и смеется. — И потом, парни в «Пабе без названия» рассказывали об этом!
— Рассказывали об этом, — говорю я. — Готов поспорить, они опять смеялись над моей шишкой. Ну и ладно, значит, и поделом им с их обгоревшими лицами! Ага, точняк!
— Верно! А теперь давай закопаем все обратно!
И мы закапываем, точняк, еще как! Мы сбрасываем комья вниз, потом засыпаем лопатами, засыпаем, засыпаем, и получается гораздо легче, чем когда мы выкапывали! Я говорю об этом Терри, говорю:
— Бросать вниз гораздо быстрее, чем наверх!
Терри отвечает:
— Так всегда и бывает, приятель. — И он прав. Точняк, прав. Но я не говорю ему этого, потому что знаю, что иногда меня заедает, как говорит Терри. Точняк: заедает. Ага. Ага.
Потом я снова начинаю думать о Джинти и о тех букашках, которые съели настоящего папу Терри, Алека. Я говорю:
— Знаешь, Терри, если бы твоего настоящего папу Алека похоронили в бетоне, то все эти букашки не смогли бы его съесть, ведь он лежал бы в бетонной коробке, разве не так, Терри?
— Как знать, если бы его сразу положили в бетонный ящик, все было бы в порядке, но если оставить так, пусть даже на час, то мухи откладывают яйца…
И я начинаю плакать, вспоминая ту муху, которая вылетела изо рта Джинти, я представляю себе Джинти без глаз, точняк, о нет, о нет…
— Что случилось, приятель?
Мне хочется ему рассказать, но я не могу, не могу, потому что это была не моя вина, она просто упала. Это было то же самое, что случилось с ее мамой, как и говорила Карен, это была та штука, про которую сказал Морис, когда нашел маму Джинти в кровати. Эта штука, когда с мозгом случается что-то плохое. Геморрой мозга. Как будто кто-то щелкнул выключателем — и свет погас, так всегда говорил Морис, ей не было больно. То же самое случилось с Джинти. Но я не могу никому об этом рассказать, потому что тогда они узнают, что она принимала плохой порошок и станут винить в этом меня, я знаю, точняк, потому что они всегда во всем винили меня, с тех самых пор, как я пошел в школу и настоящий папа Генри стал меня бить. Но я не могу рассказать Терри, почему я плачу, поэтому я просто говорю:
— Это ужасно грустно, Терри, то, что эти букашки сделали с твоим отцом… это неправильно…
— Да, лучше уж кремация, приятель. Но это всего лишь его останки, Джонти. Он уже далеко, покоится с миром. Так что не мучь себя.
— То есть он в раю?
— Да, думаю что-то вроде того, — произносит Терри в задумчивости. — Но только если в раю текут бесконечные пивные реки, а вокруг стоят огромные дома без камер видеонаблюдения, — посмеивается он.
— А моя Джинти тоже будет в раю, Терри?
— Я не знаю, приятель, — говорит Терри и смотрит прямо на меня. — Если она отошла в мир иной, то да. Но ты не расстраивайся; скорее всего, она просто сбежала.
— Ага… ага… ага… ага… отправилась в маленькое путешествие… — говорю я и представляю, как Джинти садится на трамвай, такой вроде поезда в «Гарри Поттере».
Но вместо того чтобы ехать в классную школу для волшебников, Джинти поехала бы на этом трамвае прямо к вратам рая. В белом платье, наверное, потому что она вроде как заслуживает белого платья. Точняк. Потом мы с Терри перелезаем через стену, с этой стороны сделать это оказывается гораздо легче, и уходим с кладбища, точняк, уходим и садимся в кэб, чтоб поехать в Пеникуик. Я все еще думаю о Джинти и поэтому говорю:
