Вероятность того, что кентукский убийца остался в США, была ничтожно мала, столь же мала была вероятность того, что в биографии Ларса-Эрика Хасселя можно найти объяснение его убийства. И все же Йельм отправился в издательский дом, на место работы литературного критика.
Он решил не брать машину — за последний год вынужденного бездействия Йельм полюбил ходить пешком — и пошел к Норр-Меларстранд через узкую, длинную площадь Кунгсхольмсторг. Тучи, висевшие над аэропортом Арланда, видимо, отправились искать другую жертву, оставив до поры до времени Стокгольм в покое, но Йельм не мог избавиться от мысли, что непогода просто затаилась и выжидает момента, чтобы напасть на город с осенними ливнями. Светило солнце, хотя с каждым днем его свет заметно бледнел. По другую сторону залива Риддарфьерден лежала гигантских размеров кошка и нежилась в бледных лучах августовского солнца. Голова её — гора Мариаберьет — лакала воду озера Меларен жадно высунутым языком автомагистрали Сёдерледена, огромное тело — район Шиннарвик — и элегантная задняя лапа — остров Лонгхольмен — незаметно переходили в хвост — мост Вестербрун, ведущий к Мариебергу, где и находилось издательство.
Единственное, что Йельм знал про Хасселя, это то, что он был литературным критиком и печатался в серьезной утренней газете в разделе “Культура”. Больше никакой информацией о Хасселе Йельм не располагал.
Дорога в издательство проходила по набережной Норр-Меларстранд, затем через парк Роламбсховспаркен, где наперекор погоде играли в лапту по пояс голые подростки, хотя даже издали было видно, как у них по коже бегают мурашки. Что там говорит народная мудрость: “Потей летом, мерзни зимой”?
В приемной Йельму с хорошо отрепетированным сожалением сообщили, что лифты временно не работают, и ему пришлось как следует “попотеть”. Наверху, в отделе культуры, было суматошно. Йельм попросил, чтобы его представили какому-нибудь ответственному лицу, и стал ждать, пока завотделом перестанет бегать туда-сюда с пачками опубликованных в разное время приложений “Культурная жизнь”. Тем временем Йельм внимательно изучил страницы, посвященные событиям культуры, и даже нашел там несколько статей Хасселя… Знакомство с материалами продолжалось почти полчаса, потом наконец Йельма пригласили к заведующему. Кабинет начальника был заставлен стопками книг, и, казалось, их количество увеличивается от одного взгляда на них.
Заведующий отделом культуры погладил себя по седоватой бороде, протянул руку и бодро произнес:
— Мёллер. Извините, что пришлось подождать. Теперь понимаете, что у нас сейчас творится?
— Йельм, — представился Йельм, снял со стула пачку бумаг и сел.
— Йельм, — повторил Мёллер и уселся за свой заваленный бумагами стол.
Больше он ничего не сказал, но Йельм понял, что время еще не полностью стерло в памяти людей эпитеты “герой Халлунда”, “победитель убийцы грандов” и прочее. Стоит раз объявить кого-то героем, и ему уже не отделаться от этого ярлыка вовек.
— Примите мои соболезнования, — без предисловий начал Йельм.
Мёллер потряс головой.
— До сих пор не верится. Как это случилось? Информация, поступившая к нам, была, мягко говоря, лаконична. Что нам писать в некрологе? Хорошая старая формула: “После долгой и продолжительной болезни…”, насколько я понимаю, тут совсем неуместна?
— Его убили, — жестко сказал Йельм. — В аэропорту.
Мёллер снова потряс головой.
— В аэропорту… Какое несчастье! Я-то думал, Нью-Йорк теперь стал безопасным. “Новая модель” города. “Zero tolerance”
[14], “community policing”
[15] и все такое прочее. Ведь он из-за этой дребедени туда и поехал!
— Из-за чего?
— Он должен был описать новый мирный дух Нью-Йорка и его культуру. Вот уж действительно ирония судьбы.
— Он успел что-то написать?
— Нет, он собирал впечатления. Он пробыл там неделю, еще неделя давалась ему после возвращения на написание статьи.
— Поездку оплачивала газета?
— Разумеется, — сухо ответил Мёллер.
— Ларс-Эрик Хассель работал у вас на ставке?
— Да, он почти двадцать лет был сотрудником нашей редакции.
— А-а, “поколение сороковых”.
Мёллер устремил на него испепеляющий взгляд.
— Это выражение у нас здесь не в ходу. Употребляя его к месту и не к месту, общество исказило его первоначальный смысл
[16].
Йельм несколько секунд молча разглядывал Мёллер, потом не удержался и съязвил:
— Сколько же стоит издательству статья про новый мирный Нью-Йорк? Половину месячного заработка сотрудника, то есть тысяч пятнадцать, со всеми налогами и отчислениями, плюс дорога, плюс проживание — еще двадцать тысяч. Итого, тысяч пятьдесят, не так ли?
Мёллер помрачнел и пожал плечами.
— Так нельзя считать. Одни статьи стоят дороже, другие — дешевле. Что вас конкретно интересует?
— У Хасселя были контакты в Нью-Йорке? Друзья? Враги?
— Насколько я знаю, нет.
— Общались ли вы или кто-то из членов редакции с ним лично на прошлой неделе?
— Мы разговаривали один раз. Он тогда только что вернулся из “Метрополитена”, был очень доволен.
— Посещение “Метрополитена” входило в пятьдесят тысяч, выделенных на статью?
Тут Йельм почувствовал, что переборщил и должен срочно притормозить, если не хочет восстановить против себя Мёллера. Он попытался сменить тон:
— Нам нужно поговорить с его семьей. Каково было его семейное положение?
Мёллер глубоко вздохнул и посмотрел на часы. Молодой, но уже лысоватый человек ворвался в кабинет, помахивая какой-то бумагой.
— Извините, что прерываю. Время поджимает. Некролог Ларса-Эрика почти готов, осталось указать причину смерти. Или забьём на это? Но все-таки что-то написать надо…
Мёллер усталым жестом показал на Йельма и спросил:
— Так что нам написать?
— Что его убили, — ответил Йельм.
Молодой человек изумленно воззрился на него.
