— То есть отношения между вами были поверхностными?
— Если это вообще можно назвать отношениями.
— Однако он сообщил вам, что получает письма с угрозами.
Лабан Хассель ничего не ответил, он сидел, уткнувшись взглядом в старую столешницу. Казалось, он даже стал меньше ростом. Наконец он проговорил:
— Да.
— Расскажите все, что вы знаете.
— Я знаю только то, что кто-то терроризировал его по электронной почте.
— Почему?
— Не знаю. Он просто упомянул это, мимоходом.
— Но вы все же рассказали об этом матери?
Лабан впервые посмотрел на него в упор. Было видно, что он задет не на шутку. В его глазах отразилась внутренняя сила, которой могут похвастаться далеко не многие молодые люди двадцати трех лет. Перехватив этот взгляд, опытный и лишь до поры бездействовавший сыщик Йельм насторожился.
— У нас с матерью хорошие отношения, — сказал Хассель.
Йельм сделал вид, что удовольствовался этим ответом, для нового нападения нужно иметь больше информации. А напасть еще раз придется.
Они поблагодарили и ушли. На лестнице Чавес спросил:
— Какого черта ты меня с собой брал?
— Черстин сказала, что тебе нужно подышать воздухом, — с напускной бодростью объяснил Йельм.
— В этой квартире воздухом не подышишь.
— Если честно, мне был нужен человек, который может посмотреть на Ларса-Эрика Хасселя без предубеждения. Ну и как он тебе?
Они направились по лестнице вниз, в сторону Пиперсгатан. Клочковатые облака закрыли солнце, северная часть Ратуши погрузилась в тень и словно бы отодвинулась назад.
— Направо или налево? — спросил Чавес.
— Налево, — ответил Йельм. — Нам нужно в Мариеберг.
Они молча шли по Пиперсгатан. На Хантверкаргатан они повернули налево, миновали площадь Кунгсхольм и притормозили возле автобусной остановки.
— Интересно, — прервал молчание Чавес. — Как он учится?
— Проверь, — коротко ответил Йельм.
Автобус уже почти доехал до Мариеберга, когда Чавесу наконец удалось дозвониться до Стокгольмского университета и узнать телефон кафедры литературоведения, соединиться с которой тоже оказалось непросто. Йельм наблюдал за происходящим со стороны, как режиссер, который из зала следит за стараниями актеров. Автобус был переполнен, Йельм стоял у задней двери, Чавеса оттеснили в середину, рядом с ним покачивалась детская коляска. Каждый раз, когда Чавес что-то кричал в трубку мобильного телефона, из коляски ему с утроенной громкостью отвечал ребенок, а вслед за тем раздавались причитания издерганной мамаши, которые с каждым разом становились все громче. Когда на площади Вестербруплан Чавес вышел из автобуса, ему казалось, что он побывал в аду.
— Ну и как? — снова спросил Йельм.
— Ты злой человек, — прошипел Чавес.
— Такая у нас работа, — ответил Йельм.
— Лабан Хассель записался на базовый курс литературоведения три года назад. Ни одного экзамена не сдал. На другие курсы не ходит.
Йельм кивнул. Они оба пришли к одному и тому же выводу, но с разных сторон. Такое совпадение его порадовало.
На этот раз лифт работал. Они вошли в отдел культуры с видом людей, знающих, что им нужно. Если все получится, результат не замедлит себя ждать.
Эрик Бертильссон возился с факсом и не заметил гостей. Стоя в нескольких сантиметрах от его покрытой красными прожилками лысины, Йельм откашлялся. Бертильссон вздрогнул, словно увидел привидение. Что, в общем-то, было не очень далеко от истины, подумал Йельм.
— Нам нужна ваша помощь, — произнес Йельм с бесстрастием, которое сделало бы честь самому Хультину. — Откройте нам, пожалуйста, почту Хасселя. Если она сохранилась.
Бертильссон дико уставился на человека, прочитавшего его сокровенные мысли, человека, которого он уже надеялся никогда больше не увидеть. Мгновение он не мог произнести ни слова. Наконец выдавил из себя:
— Я не знаю его пароль.
— А кто-нибудь знает?
Бертильссон не двигался. Постепенно где-то в глубинах его разорванного сознания сформировалась некая мысль. Оставив гостей, он стал пробираться к компьютеру, стоящему в десятке метров от них. За ним сидела полная женщина лет пятидесяти. Длинные черные как смоль распущенные волосы, полосатые очки овальной формы, летнее обтягивающее фигуру платье с крупным цветастым рисунком. Обменявшись с Бертильссоном несколькими словами, она пристально посмотрела на нашу героическую парочку и вновь обратилась к компьютеру.
Он вернулся. Набрал слова пароля. Чавес внимательно следил за клавиатурой.
Открыть почту не удалось. Access denied
[29]. С неожиданной яростью Бертильссон стукнул по экрану и в несколько шагов оказался опять возле дамы. Между ними разыгралась короткая сцена. Слов полицейские не слышали и с интересом наблюдали за пантомимой. Дама развела руками, уголки ее губ опустились, весь ее облик выражал непонимание. Затем вдруг ее лицо просветлело, она подняла палец в воздух и произнесла некое слово. Бертильссон вернулся. В полном молчании он забил в компьютер пароль, и на экране открылась электронная почта погибшего Хасселя.
— Теперь вы нас можете оставить, — с непроницаемым видом проговорил Йельм. — Однако не покидайте здание редакции, вы нам можете понадобиться.
Чавес тут же устроился перед экраном. Сразу было видно, что здесь он чувствует себя как дома. Он покопался в папке “Входящих” и “Отправленных”, проверил удаленные сообщения, но ничего не нашел.
— Ничего нет, — сказал он.
— Нет так нет, — ответил Йельм и поманил к себе Бертильссона, который подошел к нему с видом побитой собаки.
— Почему в почте Хасселя не осталось ни одного сообщения? — спросил он.
Бертильссон смотрел на экран, стараясь не встречаться глазами с Йельмом. Он пожал плечами.
— Наверно, Хассель их удалил.
— Может быть, здесь кто-то чистил компьютер?
— Не знаю. Имеет смысл либо сразу удалять и ящик, и адрес, либо все оставлять. Я думаю, это все, что у него было. Может, он сам чистил ящик?
— Есть какой-то другой способ? Можно узнать, кто удалил всю информацию? — спросил Йельм Чавеса.
— Нет, — ответил Чавес. — В корпоративной сети до сервера так просто не доберешься.
Йельм ничего не понял из сказанного Чавесом и, решив поверить ему на слово, без объяснений снова обратился к Бертильссону:
— Кто такая Элизабет Б.? В редакции есть такая сотрудница?
— Есть. — И раздраженно бросил: — У нас всегда все на месте. — Потом добавил уже более спокойно: — Я думаю, вы имеете в виду Элизабет Бернтссон.
