— Наверно, — сказал Йельм. — Она сегодня здесь?
— Я только что с ней разговаривал.
Йельм бросил взгляд в сторону черноволосой дамы, которая в поте лица работала на компьютере.
— Какие у нее были отношения с Хасселем? Бертильссон затравленно оглянулся, его волнение не могло ускользнуть от взгляда любого мало-мальски внимательного наблюдателя. Но никто не обращал на него внимания. Мёллер сидел за стеклянной стенкой и смотрел в окно. Казалось, с момента прошлого визита Йельма он не сдвинулся с этого места ни на шаг.
— Лучше спросите у нее, — твердо проговорил Бертильссон. — Я и так сказал больше, чем нужно.
Они оставили его и перешли к сидящей за компьютером даме. Она подняла на них глаза.
— Элизабет Бернтссон? — спросил Йельм. — Мы из полиции.
Женщина молча смотрела на них поверх очков.
— Ваши фамилии? — наконец буднично спросила она хрипловатым голосом курильщика.
— Я инспектор Пауль Йельм, а это инспектор Хорхе Чавес. Мы оба из уголовной полиции.
— А-а-а, — протянула она, услышав имена, еще недавно не сходившие с первых страниц газет. — Значит, в смерти Ларса-Эрика не все так просто, как нам говорят…
— Мы можем где-нибудь побеседовать?
Она удивленно приподняла бровь, потом поднялась и направилась к стеклянной двери. Там находилась пустая комната, точная копия кабинета Мёллера.
— Садитесь, — предложила она, усаживаясь за письменный стол.
Отыскав среди нагромождения бумаг пару стульев, они тоже сели. Йельм сразу задал вопрос:
— Зачем вы позвонили в родильное отделение Дандерудской больницы во время книжной ярмарки 1992 года и сообщили матери новорожденного сына Ларса-Эрика Хасселя о том, что ее супруг ведет активную половую жизнь в Гётеборге в то время, как она находится в роддоме?
У Бернтссон земля должна была уйти из-под ног. Но этого не произошло, женщина продолжала сидеть так же спокойно, как сидела, и смотреть так же твердо.
— In medias res
[30], — проронила она. — Очень эффективно.
— Должно было быть эффективно, — отреагировал Йельм, — но, судя по всему, вы ждали этого вопроса.
— Когда я вас увидела, я поняла, что вы до всего докопались, — сказала она. Если бы не тон, можно было подумать, что она хочет им польстить.
— Зачем вы это сделали? — спросил Йельм. — Месть?
Элизабет Бернтссон сняла очки, сложила их и положила перед собой на письменный стол.
— Нет, — ответила она. — Алкоголь.
— Это могло быть катализатором. Но не причиной.
— Возможно, а может, и нет.
Йельм сменил тему.
— Почему вы удалили все письма Хасселя?
Чавес вмешался:
— Это было нетрудно установить.
Йельм украдкой бросил на него благодарный взгляд.
Однако мысли Элизабет Бернтссон, похоже, были заняты другим. На ее лице отразилась тяжелая внутренняя борьба. Наконец она произнесла:
— Активная половая жизнь, которую вы упомянули, в первую очередь происходила при моем участии. Ларсу было нужно что-то более основательное, чем эта нимфетка. У них и так уже все заканчивалось. Я только слегка поторопила конец. Катализатор, — усмехнулась она сардонически.
— А что дальше? Вместе “во веки веков, аминь”?
Бернтссон фыркнула.
— Ни он, ни я не хотели быть вместе “во веки веков”. У каждого из нас был негативный опыт жизни в семье. И приятный от общения на стороне. Встречи one night
[31] имеют свои преимущества. Я сама живу активной социальной жизнью и не хочу ограничивать свою свободу. Ларсу всегда нравились женщины… постарше. А для меня он был прекрасным любовником, наши отношения придавали моей жизни стабильность. Знаете, как телевизионная программа. В одно и то же время, на том же канале.
Йельм долго рассматривал ее, потом принял решение:
— Он показывал вам письма с угрозами?
— Мне это надоело. Все время одно и то же, только разными словами. Какое-то нечеловеческое упорство. Навязчивая идея. Кто-то нашел козла отпущения и хотел переложить на него ответственность за все свои несчастья.
— Это мужчина?
— Скорее всего да. Судя по языку.
— Сколько было писем?
— Первые полгода они приходили периодически. В последний месяц повалили валом.
— То есть это продолжалось больше полугода?
— Примерно так.
— Как реагировал Хассель?
— Сначала очень беспокоился. Потом понял, что для пишущего это своего рода терапия, и задумался. Задумался о себе, за что ему такое испытание. Позднее, когда поток писем увеличился, он опять испугался и решил на время скрыться. Тогда-то и родилась идея поездки в Нью-Йорк.
Йельм решил не обсуждать затраты на командировку Хасселя. Вместо этого он сказал:
— Вы можете более подробно рассказать о содержании писем?
— Много слов о том, как гадок и отвратителен Ларе и как это плохо скажется на его здоровье. Но никаких конкретных примеров злых поступков, им совершенных. Я думаю, это-то и нервировало Ларса — он не понимал, откуда ноги растут.
— Кто, по-вашему, это мог быть?
Она запнулась и некоторое время теребила очки, разглядывая их на свет.
— Думаю, кто-то из писателей, — произнесла она наконец.
— Почему?
— Вы же читали статьи Ларса.
— Откуда вы знаете?
— Мёллер сказал. Следовательно, вы знаете, что если ему что-то не нравилось, он не выбирал выражений. Это было отличительной чертой его статей. Так он создал себе имя. Он обижал людей. И некоторые из обиженных уже не смогли подняться. Как аукнется…
Йельм удивленно воззрился на нее. К чему она это сказала?
— Значит, автором угроз был писатель?
— Писатель-неудачник. Да.
Йельм рассеянно провел пальцами по болячке, хотя обычно никогда не трогал ее на людях. Кусок засохшей корочки отвалился и упал ему на брюки. Элизабет Бернтссон бесстрастно смотрела на него.
Бросив на Чавеса многозначительный взгляд, Йельм сказал:
— Тогда вернемся к моему вопросу. Почему вы удалили почту Хасселя?
— Я этого не делала.
Йельм вздохнул и повернулся к Чавесу. У того было достаточно времени, чтобы придумать историю. Если он, конечно, понял его намек. А то за последнее время их мозги что-то заржавели.
