— И вы возненавидели его еще больше…
— Первая угроза была спонтанной. Я просто набрал на компе то, что чувствовал. Потом я понял, что могу посылать ему письма. Постепенно это превратилось в идефикс.
— Почему вы угрожали убить своего сводного брата Конни?
Лицо Лабана Хасселя исказила гримаса отвращения.
— Это единственное, о чем я сожалею.
— Отрезать голову шестилетнему ребенку и кончить в его перерезанное горло — это…
— Перестаньте. Я угрожал не мальчику, а своему отцу.
— Вы знакомы с Конни?
— Я с ним довольно часто встречаюсь. Мы друзья. Мы даже с его матерью, Ингелой, по-моему, неплохо ладим. Мы почти ровесники. Знаете, где я ее первый раз увидел?
— Где?
— Мне было лет четырнадцать-пятнадцать. Мы с мамой гуляли по Хамнгатан. И мало того, что меня, здорового дылду, повели, как маленького, гулять с мамой, так мы еще на другой стороне улицы увидели отца с Ингелой. Он нас заметил, но нисколько не смутился, а наоборот, стал у нас на глазах лапать эту семнадцатилетнюю девчонку. Зрелище было о-го-го…
— Это было еще до развода родителей?
— Да. Конечно, ситуация дома была накаленная, но все же мы были семья, хотя бы внешне. А после этого уже никаких иллюзий не осталось.
— Что значит “накаленная”?
— Считается, что для детей лучше, когда родители открыто конфликтуют, чем когда они сдерживаются и лицемерят. Это очень опасно, ведь дети все чувствуют. В нашем доме царило ледяное молчание. Это был ад, потому что в настоящем аду не жарко, в аду холодно. Ад — это абсолютный ноль. Все свое детство я дрожал от холода в аду. Отец постоянно отсутствовал и даже если обещал, например, прийти ко мне на футбол, никогда не приходил, это повторялось из раза в раз. А уж когда он являлся домой, от него несло таким холодом, что всю квартиру сразу замораживало.
— У вас способности к литературе, — сказал Йельм, — это видно. Зачем растрачивать их на письма с угрозами отцу?
— Я думаю, это был своего рода экзорцизм, — задумчиво проговорил Лабан. — Мне нужно было изгнать из души дьявола. Дьявола холода. В принципе, мне даже посылать ему это дерьмо было необязательно.
— Лучше бы роман написали…
Лабан часто-часто заморгал и уставился в глаза Йельму. Похоже, между ними начал устанавливаться контакт.
— Возможно, — произнес он. — Хотя, с другой стороны, мне было интересно увидеть его реакцию. Посмотреть, как он себя будет вести при встрече. Какая-то глупая тщеславная надежда на то, что он доверится мне, своему сыну. Если бы он хоть раз обмолвился, что ему угрожают, я бы тут же прекратил писать. Но нет. Он ничем себя не выдал. При встречах всегда держался одинаково, одни и те же слова, одни и те же дурацкие прибаутки. Я думаю, ему даже в голову не приходило, что зло, в котором его обвиняют, это зло, причиненное им как отцом.
— А вот с этим позвольте не согласиться, — раздался от окна голос Чавеса. — Знаете ли вы, какой пароль был в компьютере вашего отца?
Лабан Хассель посмотрел на него.
— Лабан, — сказал Чавес. — Л-А-Б-А-Н.
— Как вы думаете, зачем Элизабет Бернтссон позвонила вам? — спросил Йельм. — Она даже была готова взять вину на себя, лишь бы выгородить вас. Почему она подозревала вас в написании этих писем?
— Как вы думаете, почему отец сохранил ваши письма в папке под названием “Ненависть”? — добавил Чавес. — Судя по статистике, каждый из этих файлов он читал не меньше десяти раз.
— Вы ждали, что он сделает первый шаг, а он ждал первого шага от вас, — заключил Йельм.
Лабан сидел с отрешенным видом. Но Йельм, не дав ему опомниться, пошел в атаку:
— Что случилось месяц назад? Почему ты вдруг начал засыпать его е-мейлами?
Лабан медленно поднял глаза, со стороны казалось, что это движение причиняет ему физическую боль. Однако взгляд, устремленный на Йельма, был на удивление ясным.
— Именно тогда я сблизился с Ингелой. Она рассказала про Конни, про его рождение, про то, что отец никогда не пытался его повидать.
— Что значит “сблизился”?
— Я решил убить его по-настоящему.
Йельм и Чавес затаили дыхание. Йельм лихорадочно пытался сформулировать вопрос. Спросил так:
— Вы бомбардировали его письмами, чтобы убить?
— Да.
— В последнем письме вы пишете, что знаете о планируемой поездке в Нью-Йорк, и угрожаете убить, лишив даже возможности кричать от боли. Вы знаете, как он умер?
— Его убили.
— А точнее?
— Не знаю.
— Ему блокировали связки и пытали, пока он не умер, и никто не мог слышать его крики. Когда вы поехали в Нью-Йорк?
— Я не…
— Когда? Вы находились там все время или приехали в аэропорт прямо перед вылетом самолета?
— Я…
— Откуда вам известны методы кентукского убийцы?
— Откуда у вас паспорт Эдвина Рейнолдса?
— Как вы проскользнули мимо полиции в Арланде?
Лабан Хассель не сводил широко открытых глаз с полицейских и молчал.
Йельм наклонился к нему и проговорил с расстановкой:
— Где вы находились в ночь со второго на третье сентября?
— В аду, — произнес Лабан еле слышно.
— Там вы должны были встретить отца, — ответил Чавес. — Ближе него к аду в то время, наверно, мало кто подобрался.
Опыт ведения допросов подсказывал полицейским, что Лабан сейчас должен или не выдержать и взорваться, или замкнуться еще больше. То, что произошло, не укладывалось ни в какие схемы. Губы Лабана почти не двигались, плечи опустились, голос больше напоминал шелест:
— Вам это не понять. Я почти решился на этот шаг, и вдруг он умирает. Его убивает кто-то другой. Это было невыносимо. Хотя, наверное, закономерно. Своего рода божественная справедливость. Желание было настолько сильным, что оно материализовалось. Это не может быть случайностью, это судьба. Судьба нелепая, как и сама жизнь. Послание с горних высот. Сейчас, когда изменить уже ничего нельзя, я понимаю, что не убил бы его. Что я в действительности этого совсем не хотел. Даже наоборот. Я только хотел его наказать. Я хотел с ним поговорить. Я хотел увидеть его раскаяние.
Снова воцарилось молчание. Йельм повторил:
— Где ты был в ночь со второго на третье сентября?
— Я был в Шермарбринке, — прошептал Лабан. — У Ингелы и Конни.
Чавес тоже повторил свой вопрос:
— Что произошло месяц назад? Насколько близко вы стали общаться с Ингелой?
— Очень близко, — ответил Лабан спокойно. — Слишком близко. Мало того, что я переспал с матерью моего брата, мало того, что она переспала с сыном ненавистного ей мужа, и это было мучительно для нас обоих, так мы еще приняли общее решение, страшное решение, продиктованное одним и тем же обстоятельством, которое, собственно, и заставило меня это решение принять. В нем причина того, что количество писем с угрозами резко увеличилось.
