Сёдерстедт знал, что чиновники МИД получают хорошую зарплату плюс командировочные — еще почти столько же. Но такая квартира стоит десятки миллионов крон. Не иначе, родители обоих супругов вложили в это жилье семейный капитал.
Сёдерстедт вернулся на свое место, где его и застала вернувшаяся из туалета Юстине. Она выглядела совершенно спокойной, только лицо раскраснелось и волосы были чуть влажные, словно она только что умывалась.
— Извините, — сказала она и снова села на краешек белого деревянного стула.
— Ничего, — добродушно отозвался Сёдерстедт. — У вас нет детей?
Она молча покачала головой.
— Мне еще только двадцать восемь. Мы не торопились…
— У вас очень большая квартира для двух человек…
Она тут же подняла на него глаза и заняла оборону.
— Может быть, не будем отклоняться от дела? — резко спросила она. Вопрос прозвучал риторически.
— Мне очень жаль, но вопросы наследства непосредственно относятся к делу. Вы наследуете все?
— Да. Да, я наследую все. Вы думаете, я пытала собственного мужа? Думаете, я смотрела, как он мучается, а сама втыкала ему в шею щипцы, да?
“Ой-ой-ой, — подумал Сёдерстедт. — Как бы не переборщить”.
— Извините меня, — сказал он. — Мне очень жаль.
Но поздно. Она уже вскочила со стула и почти кричала. Голос становился все громче и резче, она уже не управляла собой.
— Обычные люди, такие, как вы, никогда не смогут понять, как я его любила! А теперь он умер, умер, навсегда! Какой-то мерзавец мучил его, моего любимого, выбросил его в море! Вы хоть понимаете, что он чувствовал в эти страшные часы? Я знаю, его последние мысли были обо мне, и мне от этого легче, и ему было от этого легче. Я знаю наверняка. Это я виновата, что он умер! Я должна была умереть, а не он! Он умер вместо меня!
Слушая ее крики, Сёдерстедт потихоньку пробирался к телефону. Он уже начал звонить в “скорую”, когда Юстине вдруг замолчала и села на свое место.
Руки ее продолжали ходить ходуном, пальцы то судорожно сжимались, то разжимались, однако она уже настолько овладела собой, что могла сказать:
— Я приняла в туалете успокоительное. Таблетки начали действовать. Продолжайте.
— Вы уверены?
— Да. Продолжайте.
Чувствуя себя неловко, Сёдерстедт подошел к дивану и примостился на самом краешке. Он постарался аккуратно вернуться к тому, о чем говорила Юстине.
— Что вы имели в виду, когда сказали, что должны были умереть вместо него?
— Он был счастливее, чем я.
— Только это?
— Не все так просто. Для общего количества счастья в мире было бы лучше, если бы умерла я.
Сёдерстедт вспомнил едва заметные различия между фотографиями, стоящими в кабинетах обоих супругов, и решил, что нащупал что-то важное.
— Можете рассказать об этом подробнее?
— Эрику все давалось легко, он шел по жизни играючи. Я нет. У меня было иначе. Больше я ничего не могу вам сказать.
Сёдерстедт не хотел настаивать, ее состояние внушало ему беспокойство. Поэтому он спросил о другом:
— Как вы думаете, зачем Эрик поехал в Фрихамнен в половине третьего ночи?
— Понятия не имею. Я не верю, что он туда поехал сам. Его туда привезли.
Сёдерстедт опять сменил тему, хотя это вышло отчасти непреднамеренно.
— Какая сейчас ситуация в Саудовской Аравии?
Собеседница изумленно подняла на него глаза:
— Что вы имеете в виду?
— Ну, например, как обстоят дела с фундаментализмом?
Она с подозрением посмотрела на него, но ответила вполне профессионально:
— Фундаментализм есть. Но в настоящее время он не является помехой для нашей деятельности. Правительство контролирует происходящее, причем зачастую довольно жестко.
— А как женщины? Насколько я знаю, количество женщин, которых принуждают закрывать лицо, увеличилось?
— Не забывайте, что фундаментализм широко распространен, и то, что западному человеку кажется принуждением, не всегда таковым является. Мы слишком быстро начинаем считать наши нормы поведения единственно верными. На самом деле в мире гораздо больше тех, кто подтирается левой рукой, чем тех, кто здоровается правой.
— Да, конечно, — согласился Арто Сёдерстедт и тут же перешел в нападение:
— Но согласитесь, война в Персидском заливе приняла иной оборот, чем ожидалось? Американцы грозили Саддаму Хусейну, а убивали гражданских лиц, детей и женщин, в результате они сохранили власть Хусейну, сплотили мусульман и ради нефти влили столько денег в Саудовскую Аравию, что часть этих ресурсов досталась фундаменталистам. Организации фундаменталистов в Саудовской Аравии — самые богатые и хорошо организованные во всем арабском мире, они ведут обширную международную деятельность и живут в значительной степени на американские деньги. Разве это не ирония судьбы?
Юстине Линдбергер с удивлением смотрела на этого щуплого, белокожего, странного полицейского, судя по выговору, уроженца Финляндии, который без стеснения выкладывал ей свои политические теории. Наконец она устало произнесла:
— Вам надо было стать политиком.
— Нет, увольте, — сказал Арто Сёдерстедт.
20
Сначала неутихающий дождь, потоп, неумолчное биение струй, темнота, в которой тонет любая мысль, влага, проникающая повсюду, плесень, разлагающая ткани. Стремительное движение к эпицентру, к истоку, ревущее и бурлящее инферно, место рождения потопа, мрак сгущается, наступает полная и кромешная темнота. И снова наружу, к ясности, свободе, свету, вознестись над темнотой так высоко, чтобы она показалась маленькой, далекой и нестрашной.
“Вот если бы жизнь была такой, как авиаперелет в осеннюю непогоду”, — думал Пауль Йельм.
Ну, если не жизнь, то хотя бы это расследование.
От солнечного света было темно в глазах. В ярких лучах солнца угольно-черные массы облаков под самолетом приобрели цвет благородной меди. Такой тон можно увидеть на полотнах Рембрандта.
Йельм не мог оторвать глаз от игры красок, он так давно не видел солнца. В действительности осенняя непогода продолжалась всего несколько дней, но действительность не имеет отношения к ощущениям — дождь в один миг смыл все воспоминания о лете. Нынешняя жизнь началась с появления в Швеции кентукского убийцы, предыдущая была покрыта мраком.
Йельм надеялся, что часы полета против солнца, выпадение из времени дадут ему обрести ясность: самолет приземлится в то же время, когда и вылетел, — если они долетят, конечно.
Йельм не боялся летать, но в те секунды максимального ускорения, за которым вдруг следовала пауза и колеса отрывались от земли, его всегда пробивала дрожь, он всем телом чувствовал, что безоглядно доверил свою жизнь неведомым силам.
