— А дети у вас есть? — спросил Йельм.
— Нет, — ответил Ларнер. — Мы хотели ребенка вплоть до моего участия в деле К. Но он отнял у меня веру в людей. Нельзя рожать детей в мире, где родятся К. Но это не я придумал.
— А у меня есть, — сказал Йельм. — Есть дети.
— Тогда у вас еще не было К. Посмотрим, будут ли у вас внуки.
— При Гитлере тоже дети рождались, — сказала Черстин.
Рэй Ларнер на мгновение замолчал, потом нагнулся к ней:
— А у вас есть дети, Халм?
Она покачала головой.
— Я вам вечером кое-что покажу, — сказал Ларнер и откинулся на спинку стула. — Это навсегда отобьет у вас охоту заводить детей.
* * *
“Zero tolerance”. Это понятие стало в Нью-Йорке ключевым. Это был эвфемизм, означающий отсутствие толерантности, и он был очень удобен. Говоря иначе, полиции приказали исключить толерантность по отношению к любым проявлениям беззакония. При малейшем нарушении закона людей арестовывали. За этим стояла теория эффекта домино: если ликвидировать мелких преступников, автоматически ликвидируются крупные. Считалось, что те, кто совершает серьезные преступления, совершают и множество мелких, именно тогда их реально обезвредить.
Работая в федеральном учреждении, Рэй Ларнер не имел отношения к полиции штата и, хоть и жил в центре Нью-Йорка, сам в реализации проекта не участвовал. Обсуждая эти спорные вопросы с гостями, он, всегда открытый, становился сдержанным. Однако слушатели заметили в его голосе особые нотки, которые появлялись, когда он рассказывал о нововведениях. Возможно, так прорывалось наружу скрытое беспокойство по поводу будущего развития событий.
Естественно, проект был вынужденной мерой. Ситуация в Нью-Йорке в какой-то момент стала катастрофической. Количество убийств зашкаливало. Полиция и правосудие были бессильны. Вариантов было два: долгосрочные и краткосрочные меры, профилактика и наказание. Но пока размышляли, положение стало критическим, и выход остался только один. Попытки укрепления чувства человеческого достоинства, создание альтернативы наркотикам и быстрой наживе не могли дать нужный результат. Эта работа требовала времени, она требовала изменения традиций, которые складывались не одну сотню лет. Поэтому было решено объединить долгосрочные и краткосрочные меры, профилактику и санацию.
Результат превзошел ожидания. На каждом углу вдруг появились полицейские, “community policing”, и Нью-Йорк резко опустился в рейтинге самых опасных для жизни городов с первого на одно из последних мест. Честные горожане, то есть те, кто жил относительно безбедно, ликовали. Они опять могли бегать трусцой по Центральному парку и не бояться получить стилет под ребро, могли спокойно ездить подземкой. И вообще нормально передвигаться по городу.
Но какова была цена этого спокойствия? Во-первых, признавалось неизменным существующее положение вещей. Преступники лишались возможности исправления, никто не работал над тем, чтобы удержать людей от совершения преступлений, задача была запрятать подальше тех, кто уже пошел по кривой дорожке. Весь финансовый пирог, от которого раньше отрезались маленькие кусочки для работы по профилактике преступности, теперь полностью был передан системе наказаний. Уже никто, будучи в здравом уме, не вспоминал про традиционную американскую идею equal opportunities
[56] стремление к однородности общества осталось далеко в прошлом, нигде люди разных “сортов” не были так полярно далеки друг от друга, как в США. Согласно новой стратегии, полиция могла появляться в любом месте в любое время, и это, с исторической точки зрения, было довольно опасно. Вопрос заключался только в одном: насколько прочно в стране укоренилось неравенство и является ли полицейское государство единственно возможным в таких условиях способом восстановления закона и порядка.
Кроме того, произошли неприятные изменения в отношении к общечеловеческим правам и свободам. Прежде всего это коснулось смертной казни. Тридцать восемь штатов сохранили смертную казнь и посылали на смерть все больше осужденных. Последней “находкой” было решение не включать в число присяжных людей, принципиально осуждающих смертную казнь. Это называлось “повысить квалификацию присяжных”, причем дисквалификации подвергались все либерально мыслящие гражданские лица тем самым открывалась дорога для поспешных, необдуманных решений. Однако в штатах, разрешивших смертную казнь, преступность была ничуть не меньше, чем там, где ее запретили. Это означало, что важнейший аргумент “за” — устрашение будущих преступников — не срабатывал, а смертная казнь была только актом возмездия. Местью.
Бесстрастность, с которой Ларнер рассказывал им о новом проекте, сделала бы честь самому Хультину. При этом было непонятно: то ли Ларнер умело скрывал эмоции, то ли, как считала Хольм, он просто был человеком, собирающим факты, не оценивая их.
Тогда Йельм решил подвергнуть Ларнера проверке, которая, по его мнению, сразу покажет, к какой категории людей тот относится: надо, только узнать его собственное мнение по поводу смертной казни, но тут машина остановилась на Бруклинском мосту, и Ларнер прервал свой рассказ.
— Посмотрите назад, — предложил он.
Они обернулись и увидели фантастический Манхэттен, переливающийся в солнечном свете.
— Специфическая красота, не правда ли? Проезжая здесь, я каждый раз задумываюсь о понятии прекрасного. Неужели наши отцы тоже сочли бы этот вид красивым? Или они сказали бы, что он отвратителен? Есть ли вечное представление о красоте?
Картина действительно была ошеломляющей. Разговор о смертной казни прервался сам собой. Вид на Манхэттен как будто открыл Йельму глаза на Нью-Йорк, и он, не отрываясь, смотрел в окно всю дорогу до центрального офиса ФБР. После Бруклинского моста Шонбауэр развернулся, снова въехал на мост, и гости поняли, что этот крюк был задуман как составная часть экскурсионной программы. Потом они поехали к величественному зданию мэрии, повернули и двинулись дальше по одной из немногочисленных диагональных улиц Манхэттена, Парк-Роу, которая проходит вблизи Сити-Холл-парка, выехали на Бродвей, повернули направо, опять попали к мэрии, пересекли несколько улиц и оказались возле Федерал-Плаза. Там перед ними открылись ворота гаража, и машина въехала внутрь.
Это был главный офис нью-йоркского управления ФБР, который находится по адресу Федерал-Плаза, 26. Еще два офиса есть в Бруклин-Квинс на Лонг-Айленде и в аэропорту имени Джона Кеннеди.
Шведских гостей повели по коридорам, мало напоминающим здание полицейского управления в Кунгсхольмене. Все было большим и стерильным, как в больнице. Йельм подумал, что вряд ли смог бы здесь ужиться. Он привык работать по наитию и вдохновению, такой стиль плохо сочетался с этим местом.
Очень скоро они потеряли счет закрытым на кодовые замки дверям, через которые прошли. Шонбауэр работал швейцаром, а Ларнер беспрерывно говорил. Цифры и факты из числа тех, что можно найти в любом справочнике, летали в воздухе: количество сотрудников, отделы, основные требования к знаниям персонала, группы экспертов… всё, кроме того, что действительно было нужно.
