— Что посмотреть?
— Ежедневник.
— К сожалению, он остался на работе. К тому же не понимаю, какое отношение он имеет к делу.
— Давайте я съезжу за ним.
— Нет, спасибо, не хочу, чтобы полиция шарила в моем столе. Мне его привезут. Вам придется приехать ко мне домой, чтобы его посмотреть.
— Можно прямо сейчас?
— Я недавно проснулась. Еще только десять минут десятого. Приезжайте в одиннадцать.
— Хорошо, увидимся.
“За это время она успеет кое-что подправить”, — коварно подумал Сёдерстедт.
Следующий шаг — банк. Тот же самый, что и у Эрика Линдбергера. И Юстине, и Эрика даже обслуживал один и тот же менеджер. Сёдерстедт позвонил и представился.
— Кто вы? — переспросил служащий.
— Полиция. Вчера вы любезно предоставили мне возможность познакомиться со счетом умершего Эрика Линдбергера. Сегодня мне нужно узнать состояние счета его жены.
— Это, к сожалению, невозможно.
— Это возможно, — медовым голосом возразил Сёдерстедт. — Я могу, конечно, получить официальное разрешение, но если вашему начальству станет известно, что вы препятствовали поискам одного из самых опасных преступников современности, оно вряд ли обрадуется.
На другом конце трубки повисла тишина.
— Я пришлю вам факс, — сказал менеджер.
— Да, как вчера, — проворковал Сёдерстедт. — Большое спасибо.
Он положил трубку и забарабанил пальцами по факсу. Вскоре из него стали вылезать листы, испещренные цифрами. Сёдерстедт в это время звонил в жилищный кооператив — выяснял условия, на которых Линдбергеры владели квартирой, звонил в базу данных владельцев автомобилей, яхт, недвижимости, разговаривал с сотрудниками налоговых органов и Министерства иностранных дел. Потом он позвонил коллеге, которому было поручено охранять Юстине Линдбергер.
— Она ждет меня в одиннадцать. Поедешь со мной и с этой минуты не спускаешь с Линдбергер глаз.
Закончив все приготовления, он, пританцовывая, вышел в коридор.
В одиннадцать часов Сёдерстедт уже стоял возле подъезда дома на Риддаргатан. Минутой позже — сидел на диване в квартире Юстине Линдбергер.
— Вот мой ежедневник, — сказала она и протянула ему книжечку. Сёдерстедт пролистал записи с невозмутимым видом, хотя его голова трещала от напряжения. В листах, скопированных из ежедневника Юстине, было семь обозначений, которые ему не удалось расшифровать. “Г” — дважды в месяц по понедельникам в десять часов утра, “Р” — в воскресенье в четыре, “С” встречалось время от времени по вечерам, “Бру” — каждый вторник в разное время, “ППП” — шестого сентября в 13.30, “У” — четырнадцатого августа весь день и “ВО” двадцать восьмого сентября в 19.30. Все эти сокращения он держал в голове и, сохраняя на лице простоватое выражение, на самом деле внимательно изучал официальную версию ежедневника, подвергшегося основательной цензуре.
— Что такое “Г”? — спросил он. — И “Р”?
Она замялась.
— “Г” значит “маникюр”, моего мастера зовут Гунилла. “Р” означает “родители”, каждое воскресенье у нас семейный обед. У меня много родственников, — добавила она.
— “ППП” и “У”? Как вы запоминаете все сокращения?
— “ППП” это обед с подругами, Паулой, Петронеллой и Присциллой. “У” — учеба в МИД, зарубежная журналистика. Может, хватит вопросов?
— “ВО”? — не отставал Сёдерстедт.
— Встреча одноклассников.
— “С” и “Вру”? — не меняя тона, продолжал он.
Юстине замерла, словно громом пораженная.
— Откуда вы это взяли, здесь такого нет, — проговорила она, пытаясь сохранять спокойствие.
Он галантно вернул ей ежедневник:
— “С” — время от времени по вечерам, “Вру” — каждый вторник в разное время, — объяснил он с обворожительной улыбкой.
— Что вы несете?
— Это было написано ручкой, так что вам пришлось купить новый ежедневник и заменить страницы с заметками про “С” и “Вру”. Что означают эти буквы?
— Вы не имели права копаться в моих вещах, — проговорила она чуть не плача. — Я потеряла мужа.
— Мне очень жаль, но я имею право делать это. Речь идет об очень опасном убийце. Я слушаю вас.
Она закрыла глаза. И молчала.
— Эта квартира принадлежит вам лично, — спокойно сказал Сёдерстедт. — Она куплена два года назад за девять целых две десятых миллиона крон наличными. У вас также есть квартира в Париже за два миллиона, дача на острове Даларё за два миллиона шестьсот тысяч крон, две машины за семьсот тысяч и наличные в банке общей суммой восемнадцать миллионов триста тысяч крон.
Вам двадцать восемь лет, вы зарабатываете в МИД тридцать одну тысячу в месяц. Плюс хорошие командировочные за границей. Ваши родственники очень богатые люди, но ни у кого из них нет таких денег, как у вас. Как вы можете это объяснить? Как вы объясняли это Эрику?
Она подняла на него глаза. Глаза покраснели, но она не плакала, хотя слезы были близко.
— Эрик меня ни о чем не спрашивал. Я сказала, что мои родственники — богатые люди, и он больше вопросов не задавал. И вам не следовало бы. Эрика радовало все, что приносит в жизнь радость. Удачное помещение денег. Приращение денег. Деньги состоят на службе у богатых людей и сами себя умножают. В этой стране получает хорошие деньги тот, кто их имеет, это даже вам придется признать.
— Я думаю иначе, — тем же ровным тоном возразил Сёдерстедт.
— Вам придется признать это! — крикнула Юстине.
— Что означают буквы “С” и “Вру”? — спросил Сёдерстедт.
— “Вру” значит Вру! — крикнула она. — Каждый вторник я встречаюсь с мужчиной по имени Герман в Вру. И мы трахаемся. Понятно?
— Это тоже дарило Эрику радость?
— Перестаньте! — рявкнула она. — Неужели недостаточно того, что меня мучают угрызения совести? Он знал об этом и не возражал.
— А “С”?
Она затравленно уставилась на него и сжалась в комок. Может, он перегнул палку?
— Я делаю пробежку, — вдруг произнесла она и перевела дыхание. — Это время для бега. Я много работаю и должна планировать время для бега.
— Почему пробежка обозначается буквой “С”?
— “С” — это “стретчинг”
[69]. Для стретчинга нужно больше времени, чем для пробежки.
Он иронически посмотрел на нее.
— Вы выделяете в ежедневнике время для стретчинга? И хотите, чтобы я в это поверил?
— Да.
— А деньги откуда?
