“Как пусто все кругом! — восклицает она. — В сущности, я очень несчастна… Мои мечты и надежды не исполняются, домашняя жизнь так тяжела!”
Может возникнуть впечатление, что бедная девушка живет в удушающей провинциальной атмосфере, среди тупых и невежественных людей. “И это называется «жизнью»!” — иронизирует она. Но развернем запись: “Я изучаю немецкую и французскую литературы, играю сонаты Бетховена, читаю Гёте и Белинского, учусь латыни, занимаюсь рукоделием, хожу за обедню, за Всенощную. И только? и больше ничего? Так знайте же: ни-че-го!”
Она учится в лучшей городской гимназии. Свободно читает в оригиналах французские романы, играет на рояле Бетховена. В домашней библиотеке матери сплошь французская литература: “Эмиль” Руссо, “Коринна” де Сталь, “Приключения Телемака” Фенелона, Гюго, Стендаль, Жюль Верн.
“Все в оригиналах”.
“Я достала из нашей жалкой библиотеки Милля: «Основание политической экономии». В этой науке так много жизненных вопросов…” Жалкая библиотека?!
Здесь же находилась “La vie de Jésus par Ernest Renan”
[13], книга, которой зачитывались образованные европейцы и русские второй половины XIX века. То, что она находилась в библиотеке матери Лизы, говорит о ее весьма широких и свободных взглядах на религию. Лиза увидела ее и хотела прочитать в 15 лет. Но мама, такая-сякая, книгу ей не дала, “сказав, что рано читать”.
Боже, какой “деспотизм”!
В 17 лет, находясь на каникулах в Нерехте, она пишет: “В эти дни я кончила немецкие переводы и думаю приняться за лекции о сущности религии Фейербаха. Судя по введению, они будут интересны. «Учитель Лингвист» спокойно отдыхает на бабушкином столе, а итальянская статья тщетно старается обратить на себя милостивое внимание: заниматься пока еще лень…”
Боже, какая “провинция”!
Что такое “Учитель Лингвист”? Это “Международный литературно-лингвистический журнал для изучения шести языков для взрослых и детей”. Выходил в Петербурге в 1890–1891 годах, сперва шесть раз в год, второй год — ежемесячно.
Людвиг Фейербах — радикальнейший философ-материалист, автор работ “Сущность религии” и “Основы философии будущего”, критик богословия.
Что такое “итальянская статья”, мы не знаем. Но едва ли эта статья была на русском языке.
Какая “глушь”, какое “невежество”!
30 сентября 1892 года, Лизе — 18 лет:
Тоска страшная… Я сегодня не выдержала и залилась отчаянными, горькими слезами… О, если бы все это бросить, от всего освободиться! Я чувствовала бы тогда, вероятно, то же самое, что чувствовал Н. М. Пржевальский, отправляясь в далекие путешествия.
13 октября. Читаю теперь “Государя” Макиавелли.
24 октября. А теперь я читаю “Коран” Магомета…
12 ноября, она в Москве.
Сейчас вернулась из Большого театра, слушала “Жизнь за царя”. Это лучшая из русских опер.
16 ноября. “Сафо”. Ермолова играла бесподобно…
20 ноября. “Так жизнь молодая проходит бесследно!” Боже, дай мне другой жизни!
Круг чтения Дьяконовой впечатляет. Если ее матери “сна нет от французских книг”, то Лизе не спится от русских. Она прекрасно разбирается в русской поэзии, постоянно цитирует в дневнике стихи. Тонко и беспощадно разбирает модного поэта Надсона и называет его “калифом на час”. В кругу чтения Пушкин, Гоголь, Островский, Писемский, Тургенев, Гончаров и, конечно же, Толстой, которого Лиза читает и перечитывает постоянно.
В поле ее внимания все новейшие литературно-философские веяния 90-х годов, от “Политической экономии” Милля и “Исповеди” Толстого до дневника Марии Башкирцевой. И все это прочитывается не восторженной провинциальной дурочкой, падкой до всего “модного”, но строгим ценителем, со своим вкусом, со своим пониманием жизни и искусства…
Но ей “душно”, она в “темном царстве”! Как Катерина в “Грозе”! Она бы покончила с собой, но религия не позволяет.
С неким П. они пишут комедию “Провинция”, по-видимому, о нравах российской глухомани, столь далекой от мирового просвещения и науки. Она отправляет свои стихи в газету “Северный край” под псевдонимом Е. Нерехтская…
Но ей “душно”! “Темная ночь, на улицах ни души, слышно, как моросит мелкий дождь”.
Конечно, можно посмеяться над этим и сказать, что девушка просто дурила и не ценила возможностей, которые предоставляли ей семья, школа и система женского образования, сложившаяся в России к концу XIX века. В это время она превосходила все европейские аналоги. И не только потому, что основы ее закладывали такие выдающиеся теоретики и практики педагогической науки, как Н. И. Пирогов, К. Д. Ушинский и Н. А. Вышнеградский, но и благодаря финансовой поддержке, которую оказывало российское государство образовательным учреждениям Мариинского ведомства. Уже в 70-е годы традиционно немецкое руководство российского просвещения признавало, что “среднее женское образование лучше в России, чем в самых просвещенных государствах Западной Европы” и женские школы Мариинского ведомства “по учебному курсу выше и определеннее, чем прусские höher Töchterschulen
[14], при преобразовании которых в 1872 году образцом в учебном отношении послужили русские женские гимназии и институты”.
Но в том-то и дело, что все это великолепное образование оказывалось для Лизы бесполезным грузом. Ну хорошо, она получит отличное образование. Но зачем? Зачем она изучала новые и мертвые языки и читала такое количество книг? Чтобы отправиться учительницей прогимназии в Нерехту? Чтобы там готовить таких, как она, бедных Лиз с несоразмерно их положению высоким образованием и умственными способностями? Чтобы эти девочки еще больше страдали, чем если были бы глупыми и невежественными?
И Лиза начинает догадываться, что главный-то вопрос заключается не в образовании. В самом устройстве мира есть какая-то порча, которая не позволяет ей стать человеком в том смысле, в каком она это слово начинает понимать. А она, как все молодые и образованные люди своего времени, понимает это слово в героическом ключе — только так! “Человек — это звучит гордо!” — вскоре вслед за Ницше объявит новый русский пророк. Вот и для Лизы человек — это гений! Это может быть и Наполеон, и отец Иоанн Кронштадтский, и Лев Толстой, но уж точно не Петя! А она-то, Лиза Дьяконова, кто?
Вот она читает “Страдания юного Вертера” Гёте и плачет над книгой. “Боже, как счастлив тот человек, который может создавать великие произведения, как счастлив тот, кто, умирая, оставит по себе бессмертное наследство!”
