В этой сцене важна каждая деталь! Крупный чиновник в присутствии подчиненных признается в незнании элементарных правил поступления на курсы, попечителем которых он является. Неловко! Другой на его месте указал бы Лизе, что прошение о поступлении она подала до наступления совершеннолетия и, если уж придерживаться правил до конца, ей отказали в поступлении абсолютно законно. Вместо этого Капустин “усадил меня у окна в кресло; сам сел напротив. «Расскажите мне, кто вы такая?»”
Она поведала свою историю. “Каково нынешнее молодое поколение, — обратился попечитель к господам, неподвижно стоявшим все время у дверей. — Так и рвется к образованию! Нам, старикам, стыдно. Ну, хорошо; я поговорю о вас с министром, приходите завтра, постараюсь сделать, что смогу”.
Таким образом дело Лизы Дьяконовой дошло до министра народного просвещения, которым в это время являлся статс-секретарь, тайный советник и член Государственного совета Иван Давыдович Делянов. Выходец из древнего армянского рода, служившего России с XVIII века, выпускник юридического факультета Московского университета, в прошлом опытный “законник”, занимавшийся кодификацией законов Российской империи, руководитель секретного комитета по делам раскольников, заведующий учебной частью Института благородных девиц и Александровского женского училища, попечитель Петербургского учебного округа… всех должностей и не перечислишь. Какое ему было дело до Дьяконовой?!
Но он решил этот “вопрос”.
Капустин сделал для Лизы всё, что мог. Поговорил с Деляновым. Написал на ее прошении: “Г-ну Директору Высших Женских Курсов. С согласия его сиятельства, господина министра, разрешаю принять в число слушательниц, с помещением в интернат”.
И еще дважды написал матери Лизы, стараясь уговорить ее разрешить своей дочери учиться на Высших курсах. Хотя в этом разрешении уже не было никакой формальной необходимости. После второго письма мать сдалась и отправила ему это “разрешение”.
Зачем он это делал? Оба письма сохранились и были опубликованы братом Лизы Дьяконовой в издании дневника 1912 года. Приведем их полностью, потому что такие “человеческие документы” не должны пропадать со временем.
1.
23 августа 1895 года
Милостивая Государыня
Александра Егоровна,
Директор Высших Женских Курсов доложил мне, что Вы не желаете, чтобы дочь Ваша Елизавета поступила на означенные курсы.
Полагая, что такое нежелание вызвано репутациею, которую имели ныне закрытые Бестужевские курсы, считаю долгом уведомить Вас, что настоящие Высшие Курсы не имеют ничего общего с прежними. Как попечитель округа, я внимательно слежу за ходом учения и за поведением слушательниц и с удовольствием могу свидетельствовать, что они отличаются благонравием и порядочностью. Все слушательницы, не имеющие родителей в Петербурге, живут в Коллегии под надзором хороших воспитательниц. В течение 5-ти лет я наблюдаю за курсами и слышу о них везде самые лучшие отзывы.
Поэтому позволю себе надеяться, что Вы измените Ваше решение и мнение о курсах. Обещаю Вам, что Вы не будете сожалеть, если исполните мою просьбу и окажете доверие. Мои собственные племянницы находятся на курсах, и я вижу большую пользу для них. Буду очень рад, если Вы дадите Ваше согласие, которое прошу адресовать на мое имя (Мих. Никол. Капустину, 14, Соляной переул. Или в мою канцелярию).
С глубоким уважением и преданностью
покорный слуга М. Капустин.
2.
4 сентября 1895 года
Милостивая Государыня
Александра Егоровна,
Я имел удовольствие получить Ваше письмо. Из него, а также из письма, полученного сегодня на Высших Курсах, оказывается, что Вы остаетесь по-прежнему при нежелании дать Вашей дочери возможность дальнейшего образования. Справедливо ли это и верно ли говорит Вам Ваше материнское чувство? Смею думать, что нет.
Если бы выбор шел между Петербургом и Ярославлем, я был бы в пользу того, чтобы дочь Ваша жила с Вами. Но теперь дело стоит так, что если бы она не осталась здесь, то уехала бы в Швейцарию. Никакая сила не может ее удержать от этого шага, о последствиях которого я не могу подумать без страха.
В известные годы на молодежь нельзя действовать иначе как любовью. Подождите, пока Ваша дочь, благодарная за возможность учиться, будет счастлива выразить эту благодарность заботами о Вас; но не отталкивайте ее и не давайте повода думать, будто в Вас говорит не любовь, а черствая воля.
Я не могу не сочувствовать Вашей дочери. Ее стремление учиться внушает уважение и любовь. Радостно видеть благородный порыв молодой жизни к свету, к добру, к истине. Не гасите этого огня. Придет время, он согреет и Вас, когда Вы увидите, что учение возвысило ее любовь к Вам. Сегодня я был глубоко тронут, видя 657 русских девушек, пришедших отовсюду, чтобы получить знания и сделаться сиятельницами добра в русской земле. На общей молитве мне казалось, что я слышу благословение матерей, в том числе и Ваше. Докажите, что любовь матери способна отрешиться от мимолетного чувства и есть истинная, святая; ею и только ею Вы можете овладеть сердцем Вашей дочери.
Прошу верить глубокому уважению и преданности.
Покорный слуга М. Капустин.
В письмах Капустина за расхожей фразеологией тех лет, вроде “порыва молодой жизни к свету, к добру, к истине”, есть что-то пронзительно человечное. Читая это, понимаешь, чего катастрофически не хватало и Лизе, и ее матери в той патовой ситуации, в которой они оказались с 1891 по 1895 год, когда Лиза закончила гимназию. Дочери не хватало отца, а матери — мужа. И дело вовсе не в “сильной руке”. Отец, с его легким, добрым характером и столичным образованием, скорее всего, поддержал бы дочь в стремлении учиться дальше. Мать не брала бы всю ответственность на себя, а родительская ответственность в то время понималась серьезно. С какой готовностью Александра Егоровна согласилась выдать дочь Валю за Катрановского, не соглашаясь только на одно — на отсрочку венчания. Она и с Лизой мечтала так поступить. Александра Егоровна была напуганной женщиной. После смерти мужа и разорения фабрики жизнь ее стала во всех смыслах тревожной и непредсказуемой, и она боялась всего, что было за рамками традиций.
Капустин оказался прекрасным психологом. Получив отказ на свое первое письмо, он понял, что одними красными словами о положении дел на курсах мать Лизы не убедишь. И он пригрозил ей тем, что могло напугать ее больше отъезда дочери в Петербург. Он пригрозил ей, что она уедет в Швейцарию.
12 сентября 1895 года Лиза пишет в дневнике:
Сегодня мама прислала свое согласие, форменное разрешение на имя директора. Сегодня же я получила от сестер письмо, в котором они сообщают, почему она согласилась. Оказывается, она все-таки не поверила моим словам, что меня приняли, и, послав отказ в ответе на письмо попечителя, была уверена, что меня не примут. Спустя несколько дней она опять получила от Капустина письмо… и так как я еще раньше сказала ей, что в случае чего — еду за границу, то она вдруг испугалась такой близкой возможности моего отъезда, и вот, в силу всех этих обстоятельств, согласие было написано, подписано, отправлено тогда… когда, в сущности, уже его не нужно было.
