На выпускных экзаменах Лиза заметила обручальные кольца на пальцах вчерашних бунтовщиц. А ведь она им так сочувствовала, что даже написала революционное стихотворение “Два поколения” и отправила его в Ярославль брату Шуре, чтобы он передал его через своего репетитора студентам Демидовского лицея. “Ты, конечно, можешь его прочесть, но не иначе, как отнесши его к Соколову. Никому в доме, конечно, не показывай”.
Стихотворение было слабое, как всякое “прогрессивное” творчество, но не без душевной искры, которую она старательно раздувала в революционный пламень:
Среди сухих, бездушных формалистов,
Среди жрецов насилия и тьмы,
Средь канцелярщины ученых эгоистов
Живем мы, пылкие и юные умы.
Друг друга мы понять никак не можем;
Жалеть ли нам об этом, господа?
Наш путь — иной; нам говорят: он ложен;
Нет, никогда! Нет, никогда!..
Самые живые слова здесь — “ученые эгоисты”. Это она Введенского еще раз вспомнила…
Весной 1899 года Лиза дважды встречалась с В. Г. Короленко, желая либо напечатать в возглавляемом им журнале “Русское богатство” свой рассказ о самоубийстве офицера (“Отчего?”), либо получить от мэтра совет избавиться от “вредной привычки” и не пытаться стать писателем. Короленко с молодой сочинительницей обошелся вежливо: рассказ не напечатал, но посоветовал отнести в “Журнал для всех” и даже предложил сам передать его туда. Через год рассказ вышел в “Журнале для всех”, подписанный псевдонимом Е. Нерехтская. Это было начало ее писательской “карьеры”.
Но все это было так зыбко… Ну что такое женщина-писательница в царской России? Окончив курсы, Лиза поняла, что у нее нет никаких перспектив. Курсы не давали диплома о высшем образовании, только свидетельство об окончании курсов. Впрочем, “бестужевки” пользовались спросом. Но где? — в провинции! Там, откуда большинство из них с таким трудом вырвались. “Например, требуется помощница начальницы гимназии в Читу — 600 руб., при готовой квартире и без уроков, в Пермскую губернию — учительницей математики в старших классах — жалованья 1000 руб., но на эти места — удивительное дело — не нашлось желающих”.
И снова, как когда-то в ярославском дневнике, в записях Лизы появляется ключевое слово душно.
Мне душно, мне хочется простора, широкой деятельности. Моя натура никогда не уляжется добровольно в узкие рамки жизни, разве жизнь сама ее уложит…
“Самое большее, на что я могу надеяться, — это сделаться начальницей гимназии — и только…” — возмущается Дьяконова. И это “только потому, что родилась женщиной”.
Идти в надзирательницы в провинциальную гимназию она не хочет. Гувернанткой — тем более. Работать на курсах, как Ольгу Добиаш, ее не оставят — не слишком-то выдающейся она была ученицей. В Петербурге интересной работы не найти. Максимум — стенографисткой. Но и для этого еще нужно закончить специальные курсы.
И получалось, что Бестужевские курсы — это “социальный лифт” без права выхода. Подняться — можно. Выйти — нельзя.
Вернувшись в интернат с выпускной вечеринки, она заперлась в своей комнате и заплакала. Она оплакивала курсы, которые действительно полюбила, несмотря ни на что. Она оплакивала свою будущую судьбу. Все вдруг стало понятно!
Мужчины могут строить широкие планы и мечтать о будущем, им принадлежит политическая власть. Мы же — можем двигаться только узкими, ограниченными путями, — и вот почему у нас не может быть такого широкого политического горизонта мышления: у нас нет дороги к власти, мы все-таки в конце концов — рабы. Мы — существа без прав, без широкой перспективы наши пути, — как покорно введенные в хомут лошади должны плестись по узкой колее.
И она приходит к верной, но еще смутно сформулированной мысли. Чтобы положение женщины действительно радикально изменилось, она должна находиться у власти. Но власть — широкое понятие. Вот у церкви или у знаменитых писателей тоже своя власть над людьми. Но где там женщины? И где женщины-юристы, которые трактовали бы законы и вынуждали бы менять их, если они расходятся со справедливостью? Ни одной в России!
Лиза решает, что действовать нужно не снизу, добиваясь расширения прав для женщин в рамках существующей системы, а сверху, добиваясь победы женщины в самых узловых нервных центрах общественного и государственного устройства.
Все еще очень туманно в ее рассуждениях, но она уже понимает, что стать учительницей или даже гимназической начальницей означает служить той педагогической системе, которая создана мужчинами и для мужчин, “так как нас никогда не назначат членом совета каких-нибудь комиссий для пересмотра программ, и мы принуждены вечно изворачиваться, как белки в колесе, чтобы в отведенных нам узких рамках деятельности сделать нечто такое, что исправляло бы основные недостатки системы”.
И еще — почему “гг. мужчины считают себя непогрешимыми авторитетами в области мысли”?
Для себя она видит три пути. 1) Поехать в деревню, чтобы заниматься физическим трудом, учить крестьянских детишек и “отдохнуть” (так! — П. Б.). Потом — отправиться за границу. 2) Подать прошение на имя императрицы, чтобы ей разрешили учиться на юриста. Ей, конечно, откажут, но хотя бы из принципа прошение нужно подать. Потом все равно ехать за границу. 3) Сразу ехать за границу.
Так что все три дороги шли в одном направлении.
Распустила волосы
В марте 1899 года на Бестужевских курсах бушевали страсти. Возле длинного здания в стиле классицизма на 10-й линии Васильевского острова постоянно собирались группы молодежи и что-то обсуждали. “Известий масса, — пишет Лиза. — Выходит «Вестник обструкции», нечто вроде журнала”.
И в это время, находясь в смятенных чувствах, Лиза совершает один странный и как будто малозначительный поступок.
Она идет в фотоателье Мрозовской и делает свой снимок. С распущенными волосами. Но кто подсказал ей это сделать? Этого мы не знаем. Но, зная, как болезненно Лиза относилась к своей внешности, с детства привыкнув считать себя “гадким утенком”, можно предположить, что это была не ее идея. Так может — самой Мрозовской?
Елена Лукинична Мрозовская (урожденная Княжевич) была первой женщиной в России, которая стала профессиональным фотографом. Черногорка по происхождению, она в молодости работала учительницей и продавщицей в магазине. Любительски увлеклась фотографией. В 1892 году окончила фотографические курсы и отправилась в Париж, где училась у знаменитого парижского фотографа и карикатуриста Надара (настоящее имя Гаспар Феликс Турнашон), прославившегося тем, что в 1858 году впервые сделал фотографии с высоты птичьего полета, пролетая над Парижем на воздушном шаре.
Вернувшись в Петербург, Мрозовская в 1894 году открыла фотоателье на Невском проспекте. Она была выдающимся фотографом, победителем нескольких международных конкурсов (Париж, Стокгольм). Среди ее “моделей” были композитор Римский-Корсаков, балерина Матильда Кшесинская, актриса Вера Комиссаржевская. Одна из фотографий Мрозовской, цветной тонированный портрет княгини Орловой в кокошнике a la russe, в котором она явилась на костюмированный бал в Зимнем дворце, — находится в Эрмитаже.
