Она даже сообщила ему о своем решении добровольно уйти из жизни, если окончательно поймет, что жизнь бессмысленна. Этого Ленселе не одобрил. Он покритиковал славянскую расу за “излишнюю чувствительность и склонность к мистицизму”. Но самое главное, провожая ее до ворот больницы, он сказал: “Если что понадобится — обращайтесь ко мне… я всегда к вашим услугам”.
Зря он ей это сказал!
Все-таки Лиза долго колебалась: ехать ли ей в Россию, и не лучше ли все сделать по доверенности? Она отправилась к Ленселе в смятенных чувствах. Но при этом внимательно наблюдала за собой со стороны. Она не забыла отметить в дневнике, что была одета в траурное платье и что лицо ее со следами недавних слез закрывала длинная креповая вуаль. В этот раз Ленселе пригласил ее в какой-то странный кабинет со светлыми обоями, желтой мебелью и armoire de glace (зеркальным шкафом), “принадлежностью дамской спальни, а уж никак не комнаты мужчины”. Это она тоже заметила и подробно описала: и то, как он подвигал ей кресло ближе к камину, и то, как подкладывал туда дрова.
Не хотелось ни двигаться, ни говорить… Эта светлая уютная комната, кругом тишина… Дрова весело трещали в камине, и приятная теплота разливалась по всему телу… Я точно отдыхала после какого-то длинного, трудного пути.
Она почувствовала себя такой слабой, такой беззащитной перед этим молодым французом с его точными, безукоризненными движениями, такими же точными, как и его слова. И она призналась ему, что из гордости всегда скрывала от всех свои страдания, притворялась веселой и оживленной… а на самом деле эта “комедия” только отнимала ее “последние силы”.
Он помолчал несколько времени, как бы соображая что-то. “Ну что же, отправляйтесь в Россию и делайте, что велит вам долг”, — сказал он вдруг повелительным, не допускавшим возражения тоном.
Он сказал! “Мне было даже приятно, что он так говорит. Я, никому еще не подчинявшаяся, — чувствовала, что послушаюсь его”.
Но на этом он не остановился.
— Я дам вам еще один совет: выходите замуж. Вы слишком одиноки. Мужчина не может жить один, а женщина тем более…
— Выйти замуж?! — вскричала я…
— Почему бы и нет? Мужчина — вовсе не враг. Совместная жизнь с положительным человеком облегчит вас: общие интересы и взаимная поддержка много значат в нашей жизни.
— Я не хочу замуж, — упрямо возразила я.
— Напрасно. Так лучше для вас…
Дальше Дьяконова пишет в дневнике: “Как это ни странно может казаться, но я об этом ни разу не думала. Выйти замуж! Это значит полюбить. И одно новое соображение впервые пришло мне в голову: а ведь в самом деле — я еще никогда никого не любила, и меня еще никто никогда не любил… Некогда было…”
Но стоп! В начале этой главы мы уже сказали, что читать парижский дневник Дьяконовой нужно с большой осторожностью, иначе мы рискуем попасть впросак и сделаться доверчивыми свидетелями любовного романа, которого, возможно, не было в действительности. Не забудем, что Дьяконова сама была неплохим психологом и в предыдущих тетрадях своего дневника всегда умела замечать разницу между словами и поступками людей и тем, чем эти слова и поступки мотивированы. Неужели писательница, которая смогла уловить связь между женским революционным движением и обручальными кольцами на пальцах “бестужевок”, не видела со стороны всю тривиальность случившейся с ней во Франции “истории”?
Влюбилась в своего психиатра — эка невидаль! В первого мужчину, который в силу профессиональных обязанностей выслушал ее женские откровенности и проявил вежливый интерес. И кстати, не нашел в них ничего особенного. Ничего такого, что выделяло бы его пациентку на фоне других женщин. Ленселе посоветовал Лизе на валять дурочку, а скорее выйти замуж — совет, который раньше приводил ее в бешенство, от кого бы она его ни слышала!
Влюбиться в психиатра. Достойный финал борьбы за свое женское достоинство! Борьбы, которую она начала еще в старших классах гимназии, на которую потратила столько сил, душевной энергии! Проявила такую волю к сопротивлению, которая не снилась ни одному Наполеону, ни одному Ленину, потому что на все поступки Наполеонов и Лениных с восхищением смотрели их Жозефины и Крупские, а Лизу то и дело тыкали носом в пол и говорили ей: знай свое место, знай свое место! И что в итоге? Это достойное место она нашла на кушетке (простите, в кресле) психоаналитика?
Что-то здесь не так! Внешности своего возлюбленного не разглядела и не описала ни одним словом, а себя в траурном платье и креповой вуали, в кресле перед камином с весело потрескивающими дровами рассмотрела внимательно, как и интерьер необычной комнаты, словно созданной для таинственной встречи.
С какого момента она начинает сочинять свой роман? И что в нем реальность, а что вымысел?
Стремясь достичь наибольшей художественной выразительности, — утверждает брат Дьяконовой, — Е. А. пишет этот “Дневник” от начала до конца в двух рукописях, неоднократно изменяет и дополняет повествование, переделывает заново многочисленные его эпизоды и пишет к ним варианты… И не случайно на полях обширной рукописи Е. А. “обмолвилась”, оставив в одном месте пометку: “повесть”. Не случайно также и то, что обычное для Е. А. название “Дневник” на этот раз заменяется новым — “Дневник русской женщины”, а фамилия Дьяконовой в некоторых местах рассказа заменяется Поповой.
Кто сидел в кресле перед камином: Дьяконова или “Попова”? С кем говорил Ленселе? Кого убеждал выйти замуж? Какая женщина ушла от него с внезапным “открытием”: ах! да ведь она еще никогда никого не любила, и ее никто не любил!
Ей некогда было думать об этом!
Дьяконова думала об этом всегда. И не только думала, но и писала со всей откровенностью, со всей честностью, на которую только способна женщина, взявшая на себя смелость рассуждать на эти темы. В этом-то и ценность ее дневника.
А что такое ее “роман”?
Но не будем спешить с выводами. Смерть бабушки, несомненно, была реальной, как и поездка Лизы на родину. Но вот описание поездки… Брат пишет, что “в этом большом отрывке некоторые сцены не соответствуют действительности, а характеристики действующих лиц даны иногда крайне преувеличенными. Все это, очевидно, сделано автором с заранее обдуманным намерением”.
Но насколько можно доверять самому А. А. Дьяконову, который и был одним из этих “действующих лиц”?
Еще до отъезда Дьяконовой в Париж между братом и сестрой случилась какая-то ссора. Что-то она случайно (или неслучайно?) нашла в его бумагах, в которых ей не следовало копаться. Шура был натурой артистической и вспыльчивой — недаром впоследствии, став актером, он возьмет себе сценический псевдоним Ставрогин. Напомним, что Николай Ставрогин — один из самых жутких, “инфернальных” героев романа Достоевского “Бесы”.
Читая письма Лизы брату Шуре, видишь, что, во-первых, она любила его, пожалуй, больше всех из семьи после Вали; а во-вторых, чувствовала свою ответственность за его воспитание и, быть может, слишком давила на него своим авторитетом. Особенно когда он некоторое время учился в петербургской гимназии и жил в интернате, на выходные приезжая к сестре. Лиза постоянно пыталась направить его на путь истинный, а он, видимо, упрямился.
