Шура так же выскользнул из-под ее влияния, как в свое время Валя. И это ее огорчало.
Вообще же в письмах домой, не исключая и самые последние, Лиза предстает исключительно здравой и рассудительной старшей сестрой, которая чего-то добилась в этой жизни, в отличие от остальных своих родственников.
В рассказе Дьяконовой о ее первом и последнем приезде на родину в качестве “парижанки” запоминаются три сюжета. Первый связан с ее категорическим отказом даже на время поселиться в родном доме. Ярославской бабушке с трудом удалось уговорить Лизу хотя бы навестить больную мать.
Я вошла в спальню — это была когда-то моя комнатка, вся оклеенная светлыми обоями, с белыми кружевными занавесками и цветами на окнах, веселая и ясная, как майское утро. У меня мороз пробежал по коже, когда я переступила порог комнаты, где столько пролито слез в годы ранней молодости, где в ответ: “я хочу поступить на курсы” — слышала: “будь публичной девкой!”, и от звонкой пощечины искры сыпались из глаз.
Было ли так на самом деле или не было, била ли ее мать по щекам или нет, кричала ли она дочери “ступай в проститутки!” или Лизе это приснилось в страшном сне, — не суть важно. Важно, что героиня романа посетила родной дом, где ее унижали. Мать больна и фактически при смерти. “За эти пять месяцев болезнь сделала свое дело: организм истощился еще больше, кожа на лице слегка сморщилась и пожелтела, уши стали прозрачные. И вся ее фигура — худая, вся закутанная в теплые шали — представляла собой что-то жалкое, обреченное на медленное умирание…”
Сердце героини “болезненно сжалось и замерло”. “Мне стало жаль эту женщину”. Но у нее нет сил простить ее! А мать на краю гроба не может смириться с тем, что дочь стала не проституткой, а студенткой юридического отделения Сорбонны.
— Здравствуйте, ю-рист-ка! — с насмешкой протянула она, по привычке протягивая руку для поцелуя.
— Здравствуйте, — тихо ответила я…
После этого, пишет Дьяконова, “воцарилось молчание”. Из дневника создается впечатление, что мать с дочерью не проговорили и одной минуты. Это была их последняя встреча. Когда 5 сентября 1902 года Лизу похоронят в Нерехте на кладбище, где лежали ее отец и бабушка, Александры Егоровны не будет на похоронах. Она действительно была очень больна. Что же она почувствовала при известии о гибели дочери? Братья Александр и Владимир Дьяконовы пишут в своем очерке, что “трагическая смерть любимой (так! — П. Б.) дочери Елизаветы в 1902 году очень сильно повлияла на нее и ускорила ее кончину”. Мать пережила старшую дочь на два года.
Второй сюжет — это посещение брата Шуры в Извольске в ста верстах от Ярославля, где он продолжал учебу в гимназии после того, как был, очевидно, выгнан из петербургской.
И здесь мы имеем дело с загадочным фактом. В будущем, публикуя дневник сестры, Александр Дьяконов-Ставрогин серьезно сократит его ярославскую тетрадь, почти не тронет петербургскую и оставит в неприкосновенности парижскую. При этом сам будет утверждать, что в рассказе о визите сестры на родину очень многое не соответствует действительности. Этот факт тем более интересен, что самым отрицательным “персонажем” этой части парижского дневника является не кто иной, как он — Шура Дьяконов…
Дьяконов-Ставрогин был не только артистом и историком театра
[38], но и беллетристом, автором нескольких опубликованных и большого количества неопубликованных романов и пьес. Он дружил с Юргисом Балтрушайтисом и состоял с ним в переписке до самой смерти поэта, он был знаком с Мейерхольдом, Арцыбашевым, Волынским и другими видными фигурами Серебряного века. Его судьба в советское время (он умер в 1963 году), по-видимому, складывалась непросто. В собранном им Архиве Елизаветы Дьяконовой хранится несколько его заявок разных лет в различные советские издательства с предложением о переиздании дневника сестры. Но эти попытки ни к чему не привели. Для советского времени дневник Лизы Дьяконовой не представлял большого интереса.
При первой публикации парижского дневника у брата была прекрасная возможность исключить из него сцену его свидания с сестрой в Извольске, где он предстает в самом невыгодном свете. К его чести, он этого не сделал. Объяснить это можно тем, что как писатель он понимал целостность романного замысла “Дневника русской женщины”. И не смел его нарушить.
Итак, по приезде на родину героиня побывала на могиле бабушки. Отныне на ее духовной родине, в ее “милой Нерехте”, у нее не было никого из живых. Две дорогие могилы — отца и бабушки. Снова вернуться сюда она могла лишь мертвой.
Последнее свидание с матерью поставило точки над i в ее ярославской истории. Простить мать — как мать! — она не может и жалеет ее только как чужую умирающую женщину.
Но остались две сестры и два брата.
Валя с мужем далеко, и у них свои заботы. Надя под каблуком у матери, и ей, по мнению Лизы, уже не выбраться из-под ее деспотического влияния. (Согласно “Родословной дома Дьяконовых”, составленной братьями, Надежда действительно поздно вышла замуж за человека на семь лет старше и не имела детей.) Старший брат Володя — любимец матери, ее главный наследник. Тоже — “отрезанный ломоть”. Последняя ниточка, которая связывает героиню с семьей, — ее дорогой братик Шура. Это все, что осталось общего с Дьяконовыми. Но он-то и оказывается последним негодяем!
Можно предположить, что Александру Дьяконову стоило немалых душевных усилий без сокращения опубликовать “роман” сестры, где он выведен в образе юного циника.
Причиной поездки Лизы в Извольск были письма Шуры матери, в которых он сообщал, что собирается бросить и эту гимназию, потому что не поладил со своим воспитателем Никаноровым. До этого он успел отрицательно зарекомендовать себя в ярославской и петербургской гимназиях. Однако Никаноров отказался сообщить причину странного поведения воспитанника, намекнув, что тот был болен, но болезни он не назовет, потому что Лиза “все-таки девушка”.
Можно было ничего не объяснять.
Ее встреча с братом была ужасной!
— Шура, милый, здравствуй…
— Без нежностей, пожалуйста. Из дому? Маменька послала разбирать мои дела с Никаноровым?
Голубые глаза сверкнули из-под тонких черных бровей.
— Так вот мой ответ — убирайся отсюда с чем и пришла!
— Шура, милый, но если тебе так тяжело живется — отчего ты не напишешь мне? Ведь ты знаешь, я всегда готова помочь тебе, чем могу.
— Я тебе прошлым летом сказал, что не хочу с тобой иметь дела — раз навсегда. Ты мне не сестра.
И дальше — в том же роде. Он сказал ей, что собирается стать оперным певцом, потому что у него прекрасный баритон. Еще Шура сказал, что заграничная жизнь сестры его совершенно не интересует — “дела до тебя никакого у меня нет”.
Наконец, Лиза взорвалась!
Она напомнила ему, что они “дети одного отца”, но сестры получили седьмую часть наследства, а братья — все остальное. Она рассказала, чего ей стоило учиться на курсах на эти гроши и каких лишений ей стоит заграничная жизнь.
