— А мне-то что до нее за дело? — откровенно признался он. — Я ведь не для нее ехал, для собственного удовольствия.
И этот оказался подлецом! Вроде брата Шуры.
Он рассуждал так в тридцать лет. Я пришла в ужас и инстинктивно сравнила его с тем, кого видела там, в Париже… какая разница! как в том развито тонкое, глубокое понимание души! И мне он стал не так интересен… Дойдя до ворот, мы простились…
Нет уж, в Париж, в Париж!
Прощай, немытая Россия…
P. s
Что это было? Насколько вообще можно доверять дневнику Дьяконовой в этой истории? В самом ли деле вопрос о ее замужестве с богатым Поляковым был настолько решенным делом, что не хватало одного — ее согласия?
Уже после разочарования, которое постигло Дьяконову во время разговора с Поляковым о его “одинокой” сестре, кузина Маша будто бы продолжала уговаривать Лизу не дурить и не упустить счастливый билет: “Представляется случай сделать прекрасную партию. Ты ему понравилась. От тебя зависит продолжать… Чего еще тебе нужно: молод, образован, и, — кузина добавила деловым тоном, — и очень богат. В наше время это одно из существенных достоинств, которым пренебрегать нельзя”. Но девушка отвергла это предложение. Поляков стал ей неприятен…
У Сергея Полякова было три сестры. Самая старшая, Агриппина, к моменту загадочного “сватовства” брата была замужем за управляющим фабрики Поляковых В. Е. Шмаровиным и не могла считаться “некрасивой и очень одинокой девушкой”. Вторая сестра, Мария, была старше Сергея на 10 лет и тоже была замужем — за врачом и заведующим фабричной больницей в имении Поляковых С. И. Покровским. Так что речь могла идти только о самой младшей из сестер Поляковых, Анне, которая была старше Сергея всего на год. В 1903 году она вышла замуж за племянника географа и путешественника П. П. Семенова-Тян-Шанского М. Н. Семенова — переводчика, издателя журнала “Новое слово” и соиздателя журнала “Весы”, который был дружен с С. А. Поляковым.
Трудно сказать, насколько эта семья была счастливой. После свадьбы молодые отправились в заграничное путешествие по Европе и Северной Африке. Потом до начала Первой мировой жили в Италии, и очень небедно. В браке родилось четверо дочерей. Но Семенов был натурой авантюрной и экстравагантной. В начале войны он отправил жену с детьми в Россию, а сам остался в Италии, куда на его виллу в провинции Салерно приезжали известные деятели русской эмиграции. Он был знаком с Буниным, Дягилевым, Нижинским, Стравинским. Общался с Пикассо и Модильяни.
Так или иначе, но у “некрасивой и очень одинокой” Анны была своя семейная история, были дети, была жизнь.
Кстати, за год до женитьбы на Анне Поляковой Семенов встретился с Лизой Дьяконовой в Тироле. Согласно дневнику поэта Максимилиана Волошина, дружившего с Юргисом Балтрушайтисом, летом 1902 года Семенов вместе с Юргисом встречали Лизу с ночным поездом, о чем Семенов рассказал Волошину: “Приехала поездом ночью, когда фуникулер перестал ходить… Она была какая-то странная. Сейчас же, как выскочила, начала говорить: “Ах, как хорошо. Я люблю горы. Это всё озера внизу. Ах, я так давно хотела видеть горы. Я завтра же утром отправлюсь на вершины”. Ее предупредили, что завтра все уезжают и остались только для нее. Она все-таки пошла и сказала, что вернется к вечеру. Я уехал в Мюнхен и ждал их там. День нет. На третий — телеграмма от Юргиса: “Встреть моих… прими их как можно радушнее”. Я ничего не понимаю. Приезжают. Узнаю, что Дьяконова исчезла. Еду туда. Юргис с отъездом Марии Ивановны запил. Он производит поиски. Нанимает проводников. Напаивает их. Сам пьет…”
Повторяем, Семенов, судя по его богатой биографии, сам был натурой весьма эксцентрической. На своей итальянской вилле в присутствии именитых гостей он нагишом уходил во время шторма к морю и разгуливал там, утверждая, что нуждается в полном контакте с природой. Вечерами в ближнем трактире он обучал посетителей русским азартным играм. Его также подозревали в сотрудничестве со спецслужбами Муссолини.
Но даже такой человек был поражен явлением Дьяконовой в Тироле и историей, которую Лиза, может быть, не специально, там разыграла. Балтрушайтиса эта история смяла, выбила из колеи и ввергла в запой. Какой же тайфун эмоций несла с собой эта девушка и насколько она была непредсказуема в своем поведении, что поразила таких матерых декадентов?
Итак, она вернулась в Париж… К Ленселе… К тонко чувствующему и все понимающему французу. В которого она, конечно, была безумно влюблена. Именно безумно, ибо нельзя разумно влюбиться в своего психиатра…
В дневнике она пишет, что отказалась от “буржуазного существования”, которое сулили ей тетя и кузина Маша. Но первое, что она делает в Париже, — идет на Rue de la Paix (улицу Мира), где находятся самые дорогие магазины. У нее есть для этого оправдание. Евпраксия Георгиевна попросила кое-что купить ей из одежды по последней парижской моде. Вероятно, и от Маши были какие-то заказы. Наверное, для этих покупок Лизу ссудили какими-то деньгами, которых у нее самой не было. Но все это — оправдание для бедных. Именно после категорического отказа от “буржуазного существования” в ней почему-то просыпается женщина, которая приходит в экстаз от изысканного белья, роскошных туалетов и дорогой мебели и которая, оказывается, очень неплохо разбирается во всем этом.
Ворт, Ворт! платья от Ворта
[39]! У меня от этого слова с детства осталось воспоминание чего-то недосягаемо-далекого, идеально-прекрасного — чуть не волшебного. Помню, как у нас в Ярославле указывали на красавицу, жену миллионера, говоря, что она носит “платья от Ворта”, — а я широко открывала глаза и спрашивала с недоумением: что это такое? Умер Ворт… и в Париже теперь славятся Пакэн
[40], Дусэ
[41], Феликс
[42].
Она начала с Пакэн.
И сразу попала точно в волшебное царство. Вся квартира была белая: белая мебель, белые потолки, стены, лестницы. Легкая лепная работа придавала им что-то воздушное. Казалось, что я вошла в какой-то легкий белый храм… и в этом храме, среди сдержанного говора, совершалось благоговейное служение идолу моды.
По мягким коврам бесшумно и грациозно скользили взад и вперед высокие, стройные красавицы — модели — в разных туалетах. Сверкали шитые золотом и серебром газовые бальные платья, пестрели костюмы для прогулки, медленно и лениво волочились шлейфы, дезабилье из тончайшего батиста и кружев… валансьен
[43]. Это были не платья, а поэмы в красках, в тканях, такие же создания искусств, как картины в Лувре…
